Иван Грозный. Жены и наложницы «Синей Бороды»

Точно никто ничего не знает, но, скорее всего, дальше события развивались примерно так. Утром Иван Грозный вышел на люди с нахмуренным лицом. Никто еще не знал причины мрачного настроения новобрачного, но все насторожились, понимая, что последовать за этим может что угодно. Скоро по дворцу разнеслась весть, что царь с царицей уезжают. И вот, скрипя полозьями по свежему снегу, царский кортеж покинул Кремль и направился в Александровскую слободу. А там был обширный пруд, который назывался «царским», так как из него поставляли рыбу для царского стола. Никто тогда и представить себе не мог, зачем царь поехал в свою любимую «Александровку»…

Биограф Ивана Грозного Анри Труайя пишет: «На следующий день молодую женщину привязывают к телеге, подстегивают лошадей, и те несут ее к реке, где она тонет. Парализованная ужасом Церковь не в силах ни осудить убийство, ни благословлять бесконечные союзы царя».

Вышесказанное с трудом поддается осмыслению и вызывает массу недоуменных вопросов. И главный из них — неужели такое возможно?

Десятки людей собрались на ледяном покрове «царского» пруда, наблюдая за тем, как опричники вырубают огромную полынью. Неужто царь выразил желание половить в пруду рыбу? Это в ноябре-то? Впрочем, причуды Ивана Грозного давно перестали удивлять его подданных. И все же монаршая рыбная ловля при столь сильном морозе многим показалась чересчур странной, и к пруду быстро начали стекаться толпы любопытных.

К полудню добрая треть водоема была очищена ото льда. У края получившейся полыньи поставили высокое кресло. Солдаты окружили пруд, согнав со льда всех посторонних. А потом распахнулись ворота дворца, и оттуда показалось странное шествие. Впереди на белом коне ехал сам Иван Грозный. За ним следовали сани, на которых лежала Мария Долгорукая. Она была без памяти, но, несмотря на это, ее тело было крепко привязано к саням веревками. Шествие замыкали опричники, все в черном и на черных конях. Царь подъехал к креслу и, спешившись, уселся в него.

Тем временем лошадь подтащила сани к полынье и остановилась. Из свиты царя вышел какой-то начальный человек и, обращаясь к слободчанам, столпившимся на берегу, громко произнес: «Православные! Узрите, как наш великий государь карает изменников, не щадя никого. Долгорукие изменили царю, обманным воровским обычаем повенчали его на княжне Марии, а княжна еще до венца слюбилась с неким злодеем и пришла во храм в скверне блудодеяния, о чем государь и не ведал. И за то злое, изменное дело повелел великий государь ту Марию отдать на волю Божию».

После этих слов он подошел к саням, достал нож и уколол запряженную в них лошадь в круп. Испуганное животное бросилось вперед, через несколько секунд раздался всплеск, полетели брызги, и лошадь вместе с санями и привязанной к ним царицей погрузилась в ледяную пучину.

Зрители лишь громко ахнули. Затем наступило гробовое молчание. Все, как зачарованные, смотрели на темную поверхность пруда, где еще расходились широкие круги и поднимались пузыри. Наконец вода успокоилась, царь поднялся с кресла, снял шапку, перекрестился и сказал: «Воля Господня свершилась».

Самое ужасное заключалось в том, что никто даже не подумал о каком-либо расследовании, все было решено одной лишь монаршей волей. И речь при этом шла не о государственном преступнике, не о плененном враге, а о молодой женщине, чей брак с грозным царем еще недавно все так весело праздновали…

А. А. Бушков делает по этому поводу весьма печальный вывод: «Парадокс в том, что никакого беззакония не было. Не было, и все тут!

Беззаконие и произвол — это нарушение закона. А если закона нет? Если закона нет, нет и нарушения закона. Нравится это кому-то или нет, но именно такие, ничуть не эмоциональные формулировки и составляют основу юриспруденции».

* * *

Марии Долгорукой не стало в ноябре 1573 года. После этого в Москве настали тяжелые дни: с раннего утра до поздней ночи заунывно били колокола. Они звонили по всему городу, звонили сами собой, словно призывая на помощь, слабо и жалобно. Грозный царь снова превратился в игумена, а его приближенные — в монахов. По крайней мере так переменилась их одежда, которая у всех теперь стала исключительно черной. Опять начались бесконечные ночные богослужения в кремлевском храме Спаса Преображения на Бору, и опять за службами следовали безобразные царские оргии. Сам царь, по свидетельствам очевидцев, «превратился в собственную тень». Зато теперь он по крайней мере соблюдал внешние приличия: регулярно выходил утром в приемную палату, выслушивал доклады и накладывал резолюции, в которых стала проявляться даже некоторая мягкость, до этого совершенно чуждая Ивану IV, прозванному Грозным. А порой, прямо посреди какого-нибудь важного разговора, царь вдруг начинал плакать…