Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

Княжич Иван перестал слушать, увидев вдруг знакомого человека среди калик — то был Федорец Клин. И вот сразу все вспомнилось Ивану: передняя в московских хоромах великого князя, бабка в дверях с посохом, и вот этот калика с отсеченной правой рукой рядом с Яшкой Ростопчей…

— Васюк, Васюк! — вскрикнул Иван. — Гляди, Федорец Клин!

— Ишь ты, — подтвердил Васюк, — истинно Федька Клин. От Суждаля тогда вместе с Ростопчой пригнал…

Федорец Клин тоже признал Васюка и подбежал к кибитке.

— Скажи, Васюк, — громко, пересиливая пение, спросил он, — где государь-то наш?

— Кто меня спрашивает? — отозвался князь Василий. — Ведом мне голос твой…

— Я, я, государь мой! — радостно воскликнул безрукий калика. — Стремянной твой, Федорец! Калика я ныне, государь. Правую руку тогды под Суждалем отсекли поганые напрочь, вместе с саблей отсекли. Хожу ныне с нищей братией, без руки-то некуда мне боле…

Кибитка уж проехала мимо калик перехожих, и пение их уже глуше доносится, а Федорец все еще идет рядом с Васюком перед отворенной дверкой кибитки.

— Свет божий не мил мне, государь, — горестно бормочет Федорец, — что я без руки-то…

— Свет божий, баишь, не мил, — с печалью и стоном вдруг громко сказал Василий Васильевич. — А яз вот вовсе света белого не вижу, и во тьме буду до конца живота своего!..

Заплакал Федорец и крикнул:

— Тобе сие горше, государь мой! Помогни бог в делах твоих…

Прощай!..

— Стой, стой! — окликнул его князь Василий. — Возьми вот полтину…

— И от меня тоже, — добавил князь Борис, подавая деньги.

Замолчали оба государя, а Ивану опять стало грустно, и не захотел он выходить из кибитки. Вот уж и с горки спускаться стали, и Васюка нет, и дверка давно затворена. Вспоминаются Ивану снова скитания по чужим местам, страхи и неудобства всякие.

— Так и мы с татой из орды в орду, — невольно произнес он вслух свои мысли и испуганно взглянул на отца.

Усмехнулся горько Василий Васильевич и, вздохнув, сказал:

— Погоди, сынок, сядем и мы на Москве, бог даст, крепко…

Когда князья с полками своими отошли от Твери верст на двенадцать и городок Реден видать им стало, прискакали конники из передового полка, а с ними и боярин Садык пригнал со стражей своей.

Борис Александрович весьма обрадован был приездом посла своего и позвал его в кибитку к себе для немедленного тайного доклада обоим государям. Но Садык почтительно доложил сначала, что и начальник их отряда слово имеет к великим князьям.

— Слово сие не тайны требует, — молвил он, усмехаясь, — а кликов великих. Пусть слышат его все вои твои, государь!

— Что скажешь, Тимофей Никифорыч? — весело спросил князь Борис, оборачиваясь к начальнику отряда и догадываясь по лицу его, что вести добрые.

— С сеунчем тобя, государь! Побежал Шемяка от Волока к Галичу, а с ним и князь можайский…

— К Галичу? — не веря радостной вести, вскричал князь Василий. — Не к Москве ли?

— Нет, государь, к Галичу.

Обнялись князья и облобызались.

— Щадит нас господь бог, Иване, и милует! — радостно восклицает князь Василий. — Послал нам братнюю помощь князя Бориса…

— И умереть с тобой обещаю любви моей братней ради, — громко клянется тверской князь, обратясь к начальнику передового отряда, говорит: — Ты же, Тимофей Никифорыч, доложи вести сии воеводам нашим. Пусть обсудят и прикажут тобе, что дозорам нашим деять ныне и прочая, что сами ведают. Да скажи им, становиться полкам в Редене. Станом стоять нам там два дни…

— Будьте здравы, государи! — крикнул, кланяясь, Тимофей Никифорович и поскакал прочь.

Иван, взволнованный и радостный, следил нетерпеливо, как боярин Садык лезет в княжую кибитку и садится на скамью против обоих государей. Не спуская глаз, смотрит он на боярина и ждет, что тот скажет.

— У меня тоже сеунч есть, — говорит тот, когда Васюк затворил за ним дверку кибитки, — да токмо сеунч-то мой от разума. Мыслю, не днесь, то утре и от Москвы вестник пригонит…

Рассказал боярин, как его приняли у Шемяки, как хотели выведать от него о замыслах тверских.

— Но так сие неискусно творили, — смеясь, воскликнул Садык, — что яз все их замыслы враз уразумел. Совестник-то у Шемяки, его боярин Добрынский, ядовит и хитер, да не разумен, а князь можайский и того простей. Тотчас учуял яз, что о многом они ничего не ведают. Шемяка-то, пожалуй, далее их видит. Разумеет, что ему петля и западня, да со зла упрям, злобы в нем много…

— Разумно баишь, боярин, — согласился князь Василий, — и яз о них так мыслю. А все же — пошто они все побегли? Может, Плещееву бог помог?

— Ты спрашиваешь, княже Василий, пошто они побегли? — ответил Садык. — Как же не бежать-то им? Ведь о приходе полков из Литвы яз им сказал, — они о том не ведали. О вашем походе на Волок яз известил Шемяку в слове государя моего. А когда весть к ним пришла о взятии Москвы, то и стало все, как нами тогда решено было в хоромах князя тверского, в опочивальне государевой.

— А что войско-то шемякино? — спросил князь Борис.