Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

Все надели шапки, и снова зачокали копытами кони княжой стражи, но Иван Васильевич ехал молча с широко открытыми глазами, а в душе его и в ушах все еще плакал рыдающий голос:

Хоть с подкустышка явись да серой заюшкой,
Хоть с погоста прилети да черной галочкой…

В субботу, апреля двадцать пятого, на четвертой неделе после пасхи, вернулся с братом Иван Васильевич в Коломну с Угры-реки, осмотрев там все места для ратных дел, объехав наиглавные крепости, и вдруг словно изо дня в ночь сошел.

С тишиной его страшной все встретили, смотреть на него все боятся, глаза долу у всех опущены…

Встревожился великий князь.

— Что такое тут? — спросил он тихо.

Князь Юрий, которому все уже известно было, обнял брата и молвил:

— Вестник из Москвы прибыл. Потом на Угру к нам поскакал, да разминулись мы с ним в пути…

— Какой вестник? — хрипло спросил Иван Васильевич.

— Тут я, государь, — кланяясь до земли, молвил печально Герасим из дворских слуг, — вторым мя старая государыня шлет. Повестует она: «Сыне мой, в пятый час нощи противу четверга преставися радость наша Марьюшка. В четыре дни от горячки сгорела…»

Потемнело в глазах Ивана Васильевича, побелело лицо как снег. Захотел он кричать от боли душевной, грохнуться на пол, биться о землю, но сдержал себя. Вечностью всем показались эти мгновенья, когда омертвел государь на руках брата.

Вот широко открылись его страшные глаза и медленно обвели покой.

Вздохнул государь судорожно, будто дышать ему нечем, перекрестился на образа и молвил хрипло:

— Царство тобе небес…

Оборвался, закрыл лицо руками. Снова осилил горе свое государь.

— Юрий, — молвил он тихо, — будь тут меня вместо, все огляди до конца…

Помолчав, Иван Васильевич добавил:

— Яз в Москву еду. Дай мне полсотни стражи да пришли ко мне Саввушку…

Государь, не оглядываясь и не прощаясь ни с кем, пошел к своему покою.

Распутица все еще не кончалась. В лесах лежал снег и медленно таял, разводя болота и грязь. Вперемежку с ясными днями шли дожди или снег. Туго распускались почки на деревьях, но птицы уже прилетели, и звонкие голоса их звенели повсюду…

Иван Васильевич ехал медленно. Перед самой Коломной он встретил еще одного вестника и узнал, что старая государыня и митрополит уже погребли Марьюшку в монастыре, в церкви святого Вознесения. Спешить было некуда, а в Москве будто не стало ничего, будто вся Москва вымерла. Да и сам Иван Васильевич, будто пустой внутри, и ничего нет у него на этом свете.

Дышит он влажным весенним воздухом, а в ушах чуть звенит знакомый плачущий голос, что опять ему вспомнился, звенит он одно и то же: Хоть с погоста прилети да черной галочкой…

И кажется Ивану, что сон какой-то он видит, а жизни уж нет никакой.

Не может он Марьюшку мертвой представить — живой только помнит, как прощался недавно с ней. И щеки нежные, теплые помнит, и глаза, что глядели так ласково из густых ресниц… Как во сне, он и в Москву приехал, и в Москве все, как во сне, было.

Марья Ярославна со слезами его встретила, панихиду служил митрополит Филипп у могилы Марьюшки, но все это казалось Ивану Васильевичу странным и ненужным ему. Застыл он весь, был ровен и равнодушен ко всему, и страшны были для всех этот холод и бесстрастие государя. Даже Ванюшеньку не замечал он, казалось…

На сороковой день панихида была по Марьюшке в княжих хоромах и поминальный обед с митрополитом, который сам служил панихиду; родня вся княжая съехалась, а также князья служилые, бояре и воеводы…

Иван Васильевич говорил о государствовании и с митрополитом, и с боярами, и с воеводами, как всегда, деловито и обстоятельно, но самого его будто за беседой и не было. После трапезы ушел он в свою опочивальню, но один, без советников, как это обычно бывало при тайных совещаниях о делах военных и прочих. Не мог он с малым числом людей быть: или на многолюдстве, или совсем один.

В опочивальне сел он на постель свою пред отворенным окном. Майское небо синеет, облака плывут белые, и вдруг, мелькнув легкой тенью, села на подоконник галка.

Вздрогнул Иван, а в мыслях простодушно, по-детски мелькнуло, что, может, это душенька Марьюшки. Замер он, а галка, повернув к нему голову, пристально поглядела на него неприятным серебристо-белым глазом…

— Злая птица, — прошептал Иван Васильевич и быстро перекрестился.

Галка, испугавшись движенья руки, взмахнула крыльями и исчезла за окном. Почему-то все это потрясло Ивана, и ясно стало ему, до острой боли, что нет уже Марьюшки, нет и никогда, никогда уж не будет.

— Сказками сердце тешу, — прошептал он и, уткнувшись в подушки, впервые зарыдал, как ребенок…

Целый месяц прошел с этого дня, и стал Иван Васильевич ласковей, хоть и весь переполнен был тихой печали. Подолгу сидел он с Ванюшенькой, но говорил мало. Слышал он случайно, что Дарьюшка в Москву уж приехала и здесь вот в княжих хоромах у брата своего Данилы живет, в монастырь собирается. Ныне же увидал ее в окно из своих покоев и даже вздрогнул с испуга. Шла она по двору княжому, будто Марьюшка его, только ростом повыше и станом пышней…