Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

Почти треть всего войска, кинув доспехи, шла пешком, а коней становилось все меньше и меньше. После каждого ночлега, покинутого войском, оставались вокруг костров кости и шкуры от зарезанных коней и трупы издохших от голода. Воины, стараясь спасти хотя бы верховых лошадей, напрасно собирали для них опавшие листья и резали веники из тонких ветвей березняка: измученные животные плохо ели эту грубую пищу и не были от нее сыты. Голод, холод, почти бессонные ночи и отчаяние терзали души воинов.

Но, чем ближе подходили они к Московской земле, силы, их, казалось, возрастали.

— Спас господь, — говорили кругом радостно, — довел до родной земли!

Даст бог, и по семьям своим разойдемся живы и здравы!

Когда Иван Васильевич кончал вечернюю трапезу в покоях у матери, с которой теперь жил осиротевший Ванюшенька, Данила Константинович доложил о прибытии воевод из-под Казани.

— Как глядят-то они, Данилушка? — спросил государь, хмуря брови. — Что-то не жду добра…

— Темны и хмуры лицом, — отвечал печально дворецкий. — Видать, прямо с походу, сапоги у них и кафтаны в грязи…

— А Касим с ними?

— И он, государь, с ними…

— Проведи их в покои, что Касиму отводим. Пусть оботрутся от грязи, да коли прямо с коня, накорми, напои перед беседой-то. После-то некогда будет… Проведешь потом ко мне в переднюю, а яз тут пока с государыней-матушкой да сыночком побуду…

— Слушаю, государь. Борзо все нарядим.

Дворецкий вышел, а Иван Васильевич молвил старой государыне:

— Зла будет война с Казанью. Надоть, пока Ахмат в стороне, Казань смирить на всю волю нашу…

— А как Казимир? — заметила Марья Ярославна. — Как бы и он к Казани не пристал?

— Не посмеет.

— Пошто не посмеет-то, сыночек?

— Веры в Крым у него ныне нет, матунька. Распря в Крыму-то, и неведомо королю, друзьями аль врагами ему Гиреи будут. Ежели победят те, что с турками заодно, — враги, а с Ахматом — друзья Казимиру. Успеем мы Казань смирить…

— Дай бог, — молвила Марья Ярославна, — ты сам в поход-то пойдешь?

— Видать там будет, — ответил Иван Васильевич и весело добавил: — Ежели сам пойду, и Ванюшеньку с собой возьму!

Мальчик просиял и, обняв отца, радостно воскликнул:

— И доспехи мне дашь, тату?

— Свои детские велю тобе приспособить. В твои-то годы яз много крупней тя был…

— Воеводы, государь, — сказал Данила Константинович, — ждут в передней…

— Идем, Данилушка, — молвил Иван Васильевич и, вспомнив о сыне, живо добавил: — Вели-ка ты утре старые детские мои доспехи на Ванюшеньку уменьшить. Пусть приучается носить их. В поход со мной пойдет…

Государь вдруг оборвал речь и, сурово сдвинув брови, вышел в сенцы.

При входе Ивана Васильевича в приемную воеводы быстро встали и поклонились государю, желая здравия и благодаря за внимание и ласку.

Великий князь отдал им поклоны и молча сел на свой престол. Прием был строгий, без теплоты, холодный прием. Взглянув на воевод огромными черными глазами, он сухо молвил:

— Вижу все, разумею. Что яз тобе, царевич, баил? Где твой Абдул-Мумин?..

Касим схватил себя за полы кафтана и горестно воскликнул:

— Изолгали меня, государь! Изолгали татары!

Зажав лицо руками и затем быстро открыв его, Касим поклонился до земли великому князю и глухо произнес:

— По смерть мой я твой слуга…

— Будь все по-старому, — сказал Иван Васильевич, протягивая руку Касиму. — Садитесь, воеводы…

Касим горячо поцеловал руку государя и сел, по татарскому обычаю, на ковер у его ног.

— Сказывайте, — кратко молвил великий князь и снова нахмурился.

Воеводы заробели, но старший из них, князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский, встал пред государем.

— Все виновати мы, государь, — проговорил он. — Касим-царевич на неготовую Казань ехал, а Казань-то нас неготовыми встретила. Упрежден Ибрагим во всем был. На всех бродах и переправах у него уже засады были крепкие…

— Где же отряды ваши были? Казанские-то лазутчики, мыслю, по всему лесу прятались да вас высматривали…

— Может, и были лазутчики, государь, — ответил князь Стрига, — да мы-то двинуться никуды не могли. Непогода все гати размыла, болота да топи разлились по всем дорогам. Кони по брюхо вязли, еле двигались. Вьючные-то совсем топли, а многие так в топях и остались, волкам на растерзанье…

Шаг за шагом описывал воевода все бедствия и муки полков московских и касимовых, а бедствия их с каждым днем увеличивались, становились тяжелей…

— Что же вы не вернулись? — грозно сверкнув глазами, спросил Иван Васильевич.

Воеводы побелели лицом, а Оболенский хриплым голосом проговорил:

— Волю твою, государь, исполнить хотели, дабы…

— Волю мою? — сердито воскликнул великий князь. — Волю мою ко времю и к месту исполнять надобно, а не зря ума! Не переть на рожон. Три головы вас там было!..

Воеводы все поднялись на ноги и замерли в страхе, но государь взял себя в руки и особенно страшным, глуховатым своим голосом тихо спросил:

— А людей сколь погубили?

Воеводы вдруг ожили и радостно все заговорили сразу:

— Миловал бог нас…

— Многие доспехи метали от глада и с истомы, но живы…

— Как могли, о воях пеклись…

— Все здоровы пришли, кажный восвояси…

Иван Васильевич успокоился и, перекрестившись, молвил с облегчением: