Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

В Москве Софья Витовтовна вместе с Марьей Ярославной стояла все еще на дворе зятя своего, князя Юрия Патрикеевича. Сам же князь Юрий, воевода московский, схвачен был Шемякой и заслан куда-то вместе с княгиней его Марьей Васильевной.

Была на дворе стража Шемякина с приставами, но княгинь держали в уважении, хотя разграбил у них Шемяка всю казну и именье. Занимали обе княгини лишь малые хоромы Софьи Витовтовны, а слуг имели тех только, что у старой государыни были, да еще был при них Константин Иванович с семейством и слугами, теснился он внизу хором, в жилых подклетях. Тесно всем было, да в тесноте — не в обиде, все ж на людях своих и сердце не так болело. Вести всякие приходили со всех сторон через верных слуг, не умирала в душе надежда.

Мамка Ульяна да Дуняха, ранее девка, а ныне женка Ростопчи законная, за Марьей Ярославной ходили, как за малым ребенком. Глаза все княгиня проплакала о муже и детях своих, а кроме того, тяжела была уж четвертый месяц.

Днем княгини держались мужественно, а по ночам в опочивальне Софьи Витовтовны обе пред кивотом уж без слез и рыданий, а только со стонами, на полу лежа, взывали они в тоске к богу, ища утешения.

Утром Марья Ярославна, когда Дуняха убирала ей волосы, сидела на стольце резном, неподвижно, с опухшими веками, и словно ничего не видела своими большими глазами.

— Свет мой, государыня, — тихо говорила ей Дуняка, надевая волосник, — пожалей собя, княгинюшка, для ради младенца. Обе с тобой мы брюхаты.

Дуняха вдруг застыдилась, а толстые губы ее расплылись в блаженную улыбку.

— Седни, — зашептала она виновато, — впервой седни, государыня, шевельнулся во мне он. Ручками, ножками толкат… А в тобе, государыня?..

Марья Ярославна печально улыбнулась и тихо промолвила:

— Рано моему-то, Дуняха. Четвертый месяц еще токмо.

Блеснули у нее темные глаза, и скупые слезинки повисли на ресницах.

Помолчала она и, сцепив судорожно пальцы, простонала:

— Государя-то, баишь ты, сюда привезли в заточенье. А детки где?

Иванушка, Юрьюшка, милые! Ох, тошно, Дуняха, сердцу моему…

Опустила она в тоске голову, забыла все и не слышала, как вошла свекровь вместе с мамкой Ульяной. Осунулась, сморщилась вся Софья Витовтовна, да не сломилась и на этот раз, властно глядела кругом, глаза только глубоко запали.

— Бог милостив, Марьюшка, — сказала она. — Опять испытует господь нас за грехи наши. Говорят, беда вымучит, беда и выучит…

Старая княгиня нахмурилась и добавила с досадой и горечью:

— Токмо не нашего Василья! Скороверен был и есть. Ты ж, доченька, не плачь на людях. Не наполним моря слезами, да не утешим злодеев и ворогов печалью своей…

— Не нас, сирот, Шемяка, а собя, злодей, в сердце поразит, — сурово сказала Ульянушка. — Животом пред богом, Иуда, поплатится. Ад-то по ём, окаянном, давно плачет, ждет к собе не дождется.

— Истинно, — строго сказала Софья Витовтовна, желая прекратить разговор. — Димитрий-то сам на собя нож точит. Ну, пора нам. Пойдем на молебную. Господь лучше нас рассудит, чему и как быти…

После обеденной трапезы пришел ко княгиням Константин Иванович.

Совсем поседела бородка его козлиная, ходит он пришибленный, озираясь со страхом. Всполошилась, глядя на него, старая государыня.

— Что, Иваныч? — скрывая свою тревогу, спросила она.

— Приведут государя сюды, — глухим, дрожащим голосом молвил дворецкий и не посмел больше прибавить из того, что знал.

— Пошто ж к нам приведут? — снова спросила Софья Витовтовна, не спуская глаз с дворецкого.

Замерла совсем Марья Ярославна, и все в покоях затихли, а дворецкий смотрел в землю и молчал.

— Не томи, Костянтин Иваныч, — чуть слышно взмолила Марья Ярославна.

Задрожала бородка у дворецкого, но все же не сказал он, что хотел бы крикнуть во весь голос от боли, а начал совсем о другом.

— Баили мне, — заговорил он, наконец, — пошлют государя вместе с княгиней на заточение в Углич, в темницу, а тобя, Софья Витовтовна, в Чухлому зашлют…

Софья Витовтовна перекрестилась широким крестом и сказала громко:

— Милостив еще к нам господь бог: не разлучил мужа и жену. Может, и деток к вам пришлет…

Смолкла вдруг. Увидела в отворенную дверь, что по сенцам люди идут.

Солнце в трапезной по стенам и по полу играет, и кажется, в сенцах темно, но сразу по походке узнала сына своего Софья Витовтовна и замерла. Видит, не сам он идет, а ведут его. Вот до дверей довели, — и вошел в трапезную великий князь, простирая руки вперед, как слепец. Кафтан изорван на нем и в крови, а шапка ушастая, малахай татарский, глаза закрывает.

Тишина в трапезной — дыханье слышно людское, но Василий Васильевич в безмолвии ясно людей чует. Понял, куда привели его, и, сняв шапку, стал креститься.

Окаменели все, как увидели, что у великого князя вместо глаз кроваво-багровая кора спеклась и лицо все опухло. Слышно было, как застучали громко зубы у Марьи Ярославны, и вскрикнула вдруг она, будто ножом ей в грудь ударили:

— Ва-асинька, Васинька-а мой!..