Чаще и чаще думал тайные думы Иван Васильевич, в хоромах своих затворясь сам-четверт с сыном своим и двумя дьяками: Федором Васильевичем Курицыным и Василием Далматовым, который заменил ныне совсем состарившегося дьяка Бородатого. Государь старался за это время укрепить союз свой с ханом крымским Менглы-Гиреем, снова занявшим свой престол. Получив известие об этом от самого Менглы-Гирея, немедля послал государь ему свои поздравления. Курицыну же повелел принять все меры, дабы как можно скорей добиться клятвенной грамоты хана крымского, что он нападет на короля Казимира, когда укажет ему Москва…
Но ближе к весне Иван Васильевич стал все чаще совещаться с воеводами.
— Чую, — сказал он как-то сыну с глазу на глаз, — подымаются братья. Ты от бабки ничего не слыхал?
— Приметил недавно яз, — смущенно проговорил Иван Иванович, — когда застал у нее дядю, князя Бориса Васильича. Он говорил о чем-то, а она бровями сделала знак и на меня указала взглядом. Горько мне стало, словно яз ей ворог какой…
Иван Васильевич нахмурил брови.
— Разумею, — произнес он сурово, — Борис-то посол от Андрея большого. Он у старшего на поводу…
Иван Васильевич оборвал речь и задумался.
— Помнишь, Ванюшенька, баил яз тобе, — заговорил он снова, — все против нас и все помощи ждут: братья — от Новагорода и Казимира, Новгород — от Казимира же да от Ганзы и немцев ливонских, а Казимир и немцы — от Ахмата…
— Помню, государь-батюшка! — воскликнул Иван Иванович. — Нам же помощь токмо от Бога да от самих собя, как ты сказывал. А для сей помощи главная опора — ты сам, государь-батюшка, с постоянным храбрым войском нашим и со своими славными воеводами.
— Верно, сынок! — усмехнулся Иван Васильевич.
— Менглы-Гирей-то не в счет. Крымцы не борзые, а токмо выжловки: гонят зверя, но не берут. Главное-то — постоянное войско наше!
Глаза великого князя засверкали гордой радостью.
— Постоянное же войско-то наше, — продолжал он с увлечением, — яз же семнадцать лет выращивал, лучших воевод подбирая. С Юрьем же мы и с воеводами вместе воев службе ратной учили, все военные хитрости им мы толковали и строгостью привели их к послушанию ратному и к вере в воевод своих! Нигде такого войска нет. Ништо оно дуром не хватает, а все разумея деет — ведает, что и зачем деет! А посему храбро и твердо в боях, никакого числа ворогов не боится!.. Твердо говорю: Бог не выдаст, свинья не съест!
Иван Иванович с горящими глазами следил за словами и движениями отца и восторженно повторял вполголоса:
— Истинно так, истинно так…
— А главное, — продолжал Иван Васильевич, — ведает войско наше, и народ наш ведает, что на смерть идут не из суетной корысти князей, не для суетной славы их, а за Русь святую, за весь народ православный…
Долго потом ходил Иван Васильевич вдоль покоя своего. Он был взволнован, и руки его слегка дрожали. Остановившись против сына, он положил ему руки на плечо.
— Пойми, сынок, — заговорил он глухо, — каково мне! Боюсь яз одного, о чем никому не сказывал, да и опричь тобя никому не скажу. Боюсь яз одним шагом неверным погубить все, что для Руси великой содеял и ныне творю с трудом и мукой…
— Разумею яз все, государь-батюшка, верю во все дела твои, — тихо сказал Иван Иванович, поцеловав руку отца. — Клянусь пред Богом, буду служить Руси так же, как и ты.
С наступлением весны пошли в народе тайные вести, одна тревожней другой, из-за всех рубежей московской земли и из степей появились слухи, что Ахмат на Русь собирается.
Видимо, обо всем, что за рубежами готовится, ведали и Новгород и братья государевы и тоже готовили втайне измену великому князю и отечеству. Сманили братья Андрей большой и Борис некоторых из служилых людей великокняжеских, что стали доброхотами их: одни вести им передавали, другие учиняли поборы незаконные, казну их пополняли, себя не забывая, подобно князю Ивану Оболенскому-Лыко, наместнику государя в Луках Великих.
Велел Иван Васильевич дьяку Курицыну за всеми делами этими установить наблюдение неусыпное, а сам все с воеводами думал о том, откуда враги и как идти могут, какая оборона от них выгодней для Москвы.