Снова, как уж много раз то бывало, стучат вокруг Москвы топоры, снова рубят хоромы, избы и церковки деревянные в посаде за Москвой-рекой. Гонят по воде плоты из бревен к посадскому берегу. Лодки с кирпичом для печей, слюдой, гвоздями и свинцовыми переплетами к оконным рамам церквей и хором переплывают от московского берега в разные концы посадские. Перевозят товар и на телегах. Приплыло, приехало и пришло сюда множество плотников, печников и всяких других умельцев строительного дела.
Шум и гам с утра до ночи на строительстве, и тут же торговля бойкая съестными припасами: хлебом, пирогами, мясом, рыбой, маслом, овощами, молоком, крупами и прочим. Наскоро кругом выросли балаганы с напитками: медом, сбитнем, квасом, пивом, брагой, бузой и водкой.
Слушая отдаленный гул, стук, грохот и шум строительства и крики с базара, Иван Васильевич сидел в своем покое у открытого окна и беседовал с дьяком Курицыным в ожидании раннего завтрака.
— Сколько мы ни строй, — молвил великий князь с досадой, — токмо новые костры готовим.
— Придет время, государь, — возразил Курицын, — исполнится хотение твое: из камня да из кирпича все будет…
Громкий конский топот заглушил слова дьяка: три конника во главе с начальником караула от ворот княжого двора во весь опор подскакали к черному крыльцу государевых хором.
— Вестник! — молвил взволнованно великий князь, выглянув из окна. — Федор Василич, вели Даниле Костянтинычу вестника сюда звать.
Дверь отворилась без стука. Из-за нее выглянул дворецкий.
— Прости, государь, — молвил он, — вестник тут спешно от князя Ивана Стриги. Пущать к тобе?
Государь утвердительно кивнул головой. Данила Константинович, войдя в покой, пропустил вслед за собой вестника и начальника караула при княжих воротах.
Едва вестник успел помолиться и поздороваться с государем, как великий князь резко спросил:
— Где князь Иван?
— У бродов, государь, меж Коломной и Каширой…
— А князь Холмский?
— У брега же, государь за Каширой, ближе к Серпухову…
— Ну, сказывай, как князь Иван повестует?
— «От дозоров степных, государь, из-за Оки весть пришла июля двадцать девятого: царь Ахмат ордынский по Литве шел тайно без дорог с проводниками. Ночесь же с литовского рубежа к реке Оке пришел. Куды же оттоле идет, неведомо. Бают, ведет Ахмат с собой и твоего посла, боярина Волнина, Григорья Иваныча…»
Иван Васильевич многозначительно поглядел на дьяка Курицына и молвил:
— Недаром Казимир-то послом Кирея посылал в Орду, а тот Ахматова посла с собой привез.
— Разумею, государь, — сказал Курицын, — грозно испытует Господь нас…
Иван Васильевич промолчал и, подавив охватившее его волнение, сказал вестнику:
— Благодари от меня князя Ивана за службу, да пусть лазутчиков шлет, дабы вызнать, куды хан-то пойдет и нет ли с татарами Казимировых полков и прочее. Впрочем, князь Стрига и сам сметит, что мне надобно. Иди отдыхай. Данила Костянтиныч угостит тя.
Когда все вышли, великий князь подошел к дьяку Курицыну, положил ему руки на плечи и сказал:
— Верно слово твое: испытует нас. Сие куда грознее московских пожаров. Ныне вся Русь в огневом кольце: Орда, Казимир, Казань, Новгород, удельные и прочие вороги! Сама земля горит у нас под ногами!..
Государь отошел к открытому окну и, некоторое время думая о трудных делах, смотрел невидящим взглядом на окрестности Кремля.
— Прикажи-ка, Федор Василич, — молвил он глухо, — Ефим Ефремычу: готовым быть сей же часец со всей конной стражей к отъезду со мной в Коломну. Пусть и запасных коней ведет с собой. Да вели попам обедню петь. Яз же, одевшись по-ратному, сей же часец приду, а от обедни прямо в поход…
Когда великий князь на полпути к Коломне обедал в селе Броннице, которое досталось князю Юрию по духовной от бабки Софьи Витовтовны, прибыл к нему вестник от любимого брата.
Великий князь принял его немедля, во время трапезы. Вошел боярский сын Тит Семеныч Курылев, сотник полка князя Юрия, мужик лет тридцати, сухой, жилистый, черноволосый, с короткой, но густой бородой.
Помолясь, поклонился он Ивану Васильевичу и молвил:
— Будь здрав, государь, на многая лета. Князь Юрий Василич так повестовать повелел…
Тит Семеныч откашлялся и зычно продолжал: