Иван III — государь всея Руси. Книги 4,5

Превозмогает боль нестерпимую он и, шатаясь на ослабших ногах, медленно идет вдоль покоев к окну.

Глава 12 Рука Рима

На Ераста, на все гораздого, ноября десятого, разыгралась метелица. За окнами жарко натопленных горниц с утра до обеда сыпал сплошной крупный снег. Пред самым же обедом, будто кто оборвал — прояснилось сразу, и не летит более ни одной снежинки. Все тучи развеялись, и блестит на солнце под синим небом чистый, ослепительно белый снег.

Великий князь, разговаривая с дьяком Курицыным и дворецким Данилой Константиновичем, подошел к окну и загляделся на яркие сверкания среди наступившей тишины.

— Чаю, — сказал он, обернувшись к собеседникам, — царевна-то и фрязины ее николи погоды такой не видали.

— У них, государь, — заметил дьяк Курицын, — круглый год лето. Снежок иногда бывает, да попадает немного и тут же тает, грязь токмо разводит, а красоты такой зимней знать не знают…

— Зато морозов наших тоже не ведают, — молвил, усмехнувшись, великий князь.

— Обыкнут, — сухо заметил Данила Константинович, — фрязины все похваляются: рай-де у них, а сами на Русь, как мухи на мед, летят.

Но государь переменил разговор, перейдя сразу, как всегда, на главные свои мысли.

— Папа-то, — произнес он медленно, — на Ерусалим нас подмануть хочет, а нам Москва-то дороже Ерусалима. Да и султан ныне нам дороже папы рымского, ведь нам побить надобно и Орду татарскую и короля Казимира…

— Истинно, государь, — сказал дворецкий, — нечего нам соль в чужую кашу сыпать, когда своя несолена…

— Верно, Данилушка, — весело блеснув глазами, молвил Иван Васильевич. — О сем и Господа новгородская разумеет, недаром она к латыньству тянется.

— Да и Ватикан, государь, о сем ведает, — заметил Курицын, — тоже недаром и Бонумбре со владыкой Феофилом и с Борецкими в Новомгороде таимничает…

— Добре, добре разумеешь, — согласился великий князь, — свои меры принимай, Федор Василич…

Обратясь к дворецкому, он продолжал:

— Ты же, Данила Костянтиныч, о встрече царевны думай, дабы ни в чем огрешек у нас не было. Все сие ведь на глазах всего света деяться будет. С государыней Марьей Ярославной и владыкой Филиппом думай да у Федора Василича спроси, когда надобно: знает он чужеземные обычаи…

— Разумею, государь. Яз и за нашими обычаями и за фряжскими давно приглядываю. О посольстве же рымском, о почете и корме с Федор Василичем и со Степан Тимофеичем вместе подумаем…

Великий князь, вдруг о чем-то спохватившись, воскликнул:

— Забыл совсем! Скажи, Федор Василич, дьяку Гусеву, пусть запишет наказ мой. Когда сводить законы почнет, то пусть укладывает их по гнездам. Собирает пусть в одно гнездо все сходные проступки и провинности, и при кажном таком гнезде точно указывает соответственные наказания…

— Разумею, государь, — сказал Курицын и, достав небольшой свиток, перо и чернильницу, которые при себе всегда носил, продолжал: — Сей же часец запишу слова твои.

— Добре, — похвалил великий князь, — да запиши еще для себя уж. Ныне же завести лари для грамот всяких посольских. Для каждой земли отдельный. Один — для Орды, другой — для Казани, третий — для Менглы-Гирея, и дале по ларю: Литве, Рыму, султану турскому и прочим, которые потом будут. Пусть сие под твоим началом будет, пусть посольским приказом будет. Не забудь, дабы при каждом ларе список был, в котором обозначь, что в ларе сем есть.

— По крымским делам, государь, ларь уж заведен, — молвил Курицын, — по рымским тоже…

В дверь постучали. Дворецкий выскочил в сенцы и тотчас же вернулся с гонцом, которого сопровождал начальник княжой стражи.

— Будь здрав, государь, — помолясь, сказал гонец. — Вести от царевны.

— Сказывай, — молвил великий князь.

— Бояре твои Беззубцев да Шубин и дьяк Мамырев повестуют: «Будь здрав, государь, на многие лета. Утре, на Федора-студита, Бог даст, к вечеру в селе Мячкине будем. Тут заночуем, а с утра отъедем, дабы до литургии в стольный град поспеть. Токмо еще скажем, государь, не во гнев тобе: смущен народ-то распятием, что Антон пред царевной открыто возит по обычаю латыньскому. На все воля твоя, государь. Мы токмо упреждаем. Прости слуг своих, государь».

Великий князь, переглянувшись с дьяком Курицыным и дворецким, молвил:

— Ныне же после обеда думу созывайте у государыни с братией моей и со всеми боярами ближними и дьяками…

— И митрополита, государь, о сем спросить? — обратился к Ивану Васильевичу дворецкий.

— Ране на совете семейном подумаем. Дело тут не токмо церковное, — ответил государь и, обратясь к гонцу, спросил его: — Как путь-то? На колесах едете? Может, возки послать надобно? Ишь, снегу-то намело!

— Нет, государь, — ответил гонец, — снег-то уж тает. Может, и до самой Катерины на колесах ездить будем. Ныне же, государь, кони на полозьях-то еще не вывезут…

После обеда великий князь, не раздеваясь, прилег на постель в своей опочивальне. В душе его была пустота непонятная, ничего он не чувствовал в сердце своем, а только все в мыслях своих обсуждал и обдумывал. Дела государственные более и более овладевали им, а своя жизнь отошла куда-то в сторону.