Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Иона лежал молча, устремив свои светлые, прозрачные глаза на образ Спасителя. Пальцы его перебирали край одеяла, а губы чуть вздрагивали. Он, видимо, о чем-то напряженно думал.

— Ты духовными очами своими, — начал он, переводя взгляд на Ивана, — далее отца своего видишь. Отец-то твой и бабка уразумели для себя лишь вред от удельных распрей и неисправлений. Разорением же земель и народа от усобиц Русь зело ослаблялась на радость татарам, ляхам, Литве, немцам и прочим. Мыслили они, что государство есть вотчина государя и его семейства. Государь же на государстве своем подобен патриарху, а сей не токмо глава, но и слуга святой церкви…

Утомившись, владыка смолк.

— Так и ты, Иване, — передохнув, продолжал он, — будь главой и слугой государства. Сим победишь и в сем же и опора твоя в борьбе с погаными: с татарами, с латыньством и с ересями. Храни веру истинную — ею только и победит русский государь, ибо он содеет Москву Третьим Рымом…

Владыка побледнел и закрыл глаза. Иван обмер весь, думая, что кончается уже митрополит, хотел было встать, позвать отца Алексия, но Иона как-то почуял тревогу государя и, полуоткрыв глаза, тихо молвил:

— Не зови никого, Иване… малость отдохну и беседу свою продолжу…

— Отче, учителю мой! — воскликнул Иван. — Сколь хощешь, столь и буду ждать, дабы слушать поучение твое…

Ресницы владыки дрогнули, а на губах чуть обозначилась ласковая улыбка, знакомая Ивану с самого детства.

Прошло некоторое время, и митрополит снова открыл глаза.

— Слушай, Иване, последние слова мои. Может, седни, может, утре, а может, и через седьмицу умру аз. Может и так случиться, что прежде телесной смерти разумения буду лишен. Да и у тобя батюшка твой, как и аз, на краю уж могилы. Много у тобя дел, не время тобе мертвых провожать. На то воля и закон божий…

Владыка перекрестился и заговорил вдруг твердо:

— Богом тя заклинаю, Иване, прими к сердцу советы мои, разумей государствование свое, как служение. Цель собе возьми, дальнюю цель, когда Москва Третьим Рымом должна стать, когда государство русское другими царствами повелевать будет. Ежели и не доживешь до сего, все же о сем мысли, дабы правым путем идти. А путь сей таков: перво-наперво — держу свою укрепи; власть татарскую скинь; соседей своих — одних к рукам прибери, да будут тобе слугами, других обессиль, а от третьих оборону так наряди, дабы сунуть рыла не смели, а ежели и сунут, на ежовые бы иглы напоролись!..

Владыка помолчал и продолжал тише и спокойнее:

— С разумом делай все, а не по велению сердца, подобно отцу твоему, князь Василью: ныне одно, а утре — совсем иное. Ты же меть на годы вперед.

Уразуметь тщись, куда все дела идут у тобя и у соседей твоих. Коли будешь так поступать, поведешь, яко кормчий, корабль свой и по ветру и против ветра. Наиглавное же на сирот и черных людей оглядывайся, народ — опора наша крепкая и для церкви святой и для государства. За кого народ — тот спасен и силен будет…

Владыка опять ослаб, но, передохнув малое время, благословил Ивана и молвил с печалью:

— Ну, прощай, сыне мой любимый, прими мое последнее благословение…

Рука его задрожала, и крупные слезы застыли в уголках глаз.

Иван неожиданно всхлипнул, но, сдержав себя, прошептал:

— Прощай, отец мой…

На другой день, неожиданно для всех, Василий Васильевич вместе с воеводой Басёнком выступил в поход на Казань.

— Ты баил, Иване, — сказал он на прощанье сыну, — что кулак-то показать татарам надобно. Верно сие, а опричь того, яз мыслю, что из Казани-то и Новугороду кулак сей виден будет.

— Истинно, — весело усмехнувшись, согласился Иван, — а как здравие-то твое?

— Добре. Здрав яз. Юрья с собой беру — вельми в ратях хитер он стал.

К святой-то неделе, мыслю, успеем на Москву вернуться. Не ждут татары-то нас: «Празднуют, мол, христиане пасху», а мы им, как снег на голову. Ужо в Володимер послов своих ко мне пришлют, помяни мое слово, Иване…

— Пришлют, государь, — подтвердил воевода Басёнок, — не терпят они, когда опередит их кто: либо лгут, либо мира просят…

— А более всего они обхода боятся, — добавил Юрий. — Помнишь, Иване, у Коломны-то, когда ты кольцом обвел полки Седи-Ахматовы?

Иван, проводив отца и оставшись один, молча, ни к кому ни с чем не обращаясь, прошел прямо в свои покои. Домашние давно уже привыкли к таким молчаливым и внезапным уходам Ивана и знали, что мешать ему нельзя. Не первый раз «находило» на него, как он сам называл это, когда вставали вдруг перед ним все трудности государствования, а он один должен грудью принимать их. Сегодня Иван более, чем когда-либо, охватил умом все, что предстоит ему сделать, чтобы исполнить заветы митрополита Ионы.

Думал он о татарах, думал о Новгороде, Пскове, о Твери и Рязани и о своих удельных, из которых многие рады не только Москву, а и всю Русь ослабить, лишь бы себе куски пожирней захватить…

— Волки! — воскликнул он вполголоса. — Далее рук своих жадных ничего узрить не могут…

Нет у Ивана единомышленников ни среди бояр, ни тем паче среди князей.