Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Потом идут часы за часами в безмолвной степи, а кругом ничто не изменяется в сонном течении времени, — все остается, как было, будто совсем замирает от зноя…

Но вот нежданно из восточных ворот Сарая с гулким, четким топотом вылетает на полном скаку сотня вооруженных конников и, взбивая пыль, гонит вглубь степей. Проскакав версты две, конники, не останавливаясь, делятся на два отряда и мчатся к востоку, туда, где желтеют Рын-пески. Пастухи, заслоняясь от солнца широкими полями белых войлочных шляп, долго следят за конниками, а те, всё уменьшаясь и уменьшаясь, становятся темными точками и, наконец, совсем пропадают из глаз.

Это промчались загонщики для ханской охоты с ловчими птицами.

Царь Большой Орды, хан Ахмат, с полной рыси взлетел верхом на высокий курган и стал на нем неподвижно. Аргамак его замер на месте, будто вкопанный, и только нежные ноздри коня играют и ширятся от степного полынного духа, да прядет слегка он ушами при всяком шорохе.

На руке хана, вцепившись кривыми когтями в длинную кожаную рукавицу, сидит могучий беркут в шитом шелками и золотом колпачке. Тяжести этой огромной птицы долго не выдержать, и хан опирается рукой на серебряную сошку, прикрепленную к седлу. По обе стороны от Ахмата, у подножия кургана, так же неподвижно и безмолвно стоят скакавшие вслед за ним телохранители, ловчие и молодой стремянный Нургали.

Хан Ахмат выехал этот раз не на охоту, а только на испытание Ука, недавно выношенного его ловчим Файзуллой-оглы-Шакиром. В это время еще плохой мех у корсаков и караганок.[176] Выехал хан один, без придворных, в простой охотничьей одежде. Он хотел отдохнуть, забыть о всех делах, своих и чужих. Жадные эмиры всё нетерпеливее глядят в руки ему злыми глазами, ожидая подачек, а он и сам сидит без казны: третий год великий князь Иван не платит ему никаких даней.

Ярость охватывает Ахмата.

— Забыли хяуры, — гневно бормочет он вполголоса, — что Москва — мой улус. Пора им напомнить…

Телохранители и ловчие, услышав невнятные слова повелителя, насторожились и замерли в седлах, ожидая приказаний.

Но Ахмат молчит. Охваченный пылом войны, он уже видит полки свои.

Отягченные добычей, медленно едут по тучным южнорусским степям татарские конники с одним и даже двумя вьючными конями на поводу. Впереди себя они гонят в Орду огромный полон парней и девок, а вдоль всего пути их еще дымятся пожарища недавно сожженных сел и городов…

Неожиданно мысли его изменяются, и, повернув голову к своей столице, хан легко и радостно улыбается. Огромный город лежит перед ним вдоль берега Ак-Тюбэ, окруженный светлыми каменными стенами, из-за которых виднеется множество крыш и балконов белых и серых домов и караван-сараев.

То там, то сям между ними стрелами взлетают в небесную высь стройные белые минареты мечетей, а в самой середине Сарая горит и сияет золотой купол ханского дворца — «Аттука-Таша». Гарем его и двор еще с наступлением первых знойных дней переехали в Большой дворец Гюлистана.[177] Но здесь, под этим золотым куполом, вчера он один тайно принимал свою возлюбленную, свою Адикэ. Она и теперь пред глазами его, какой была вчера, когда с бубном в руках пела и плясала на ковре пред ним — прекрасная и цветущая, с глазами газели, гибкая, как лоза…

Опять улыбнулся Ахмат и прошептал:

— О моя нежная Кадыболь-бан.

Но улыбка быстро исчезла, и брови хана сурово сдвинулись. Он вспомнил о двух своих женах: Гюльчахрэ и Хадичэ. Обе — матери его сыновей, — они вдруг стали подозрительно дружны, и страх за юную Адикэ охватил Ахмата…

— Повелитель, — почтительно воскликнул Файзулла-оглы-Шакир, старший ловчий, — уже появились загонщики! Ин ш'аллах,[178] охота сейчас начнется.

Хан вздрогнул и острым взглядом из-под широких полей белой войлочной шляпы быстро обшарил полуиссохшие степи. Но вот глаза его обратились на восток, где желтели, как мелкие волны, далекие барханы Рын-песков. Там, на светлой желтизне их, как мушки, мелькают теперь редкие темные точки. Вот они мчатся широкой дугой, обращенной концами к кургану, и постепенно увеличиваются в размерах.

Хан узнал своих конников и громко произнес:

— Во имя аллаха милостивого и милосердного приступим!

Ближе и ближе крики загонщиков и топот коней. Вот среди полынных зарослей неожиданно мелькнул золотисто-рыжий мех корсака и скрылся, а по степи, качая полынные стебли, зазмеился след невидимого зверя. Ахмат сорвал коня с места и поскакал во всю прыть по живому бегущему следу.

— Ля хавла,[179] — крикнул он на полном скаку и, отцепив должик и ослабив путы беркута, сорвал с него колпачок.

Произнеся бесмелэ, он слегка подбросил Ука вверх, и огромный беркут, шелестя перьями, сразу встал на могучие крылья. Описав над степью два небольших круга, камнем он пал в косом полете с выставленными вперед когтями.

Ахмат, сделав несколько скачков, увидел, как его Ук ударил добычу, вонзив когти ей в спину, около хвоста. Корсак, ловко извернувшись, обернул оскаленную морду, чтобы нанести смертельный укус, но беркут мгновенно взмыл в воздух и, вея крыльями, снова летит над самой спиной своей жертвы.