Иван IV Грозный: Царь-сирота

Другие изменники московские, активно помогавшие неприятелю — Тимофей Тетерин да прежние государевы опричники Таубе и Крузе, — получили еще более издевательские письма.

Гетман Ходкевич удостоился послания, равнозначного фамильярному похлопыванию по плечу. Общий смысл его: не стоит расстраиваться, убытка никакого операция московских войск не нанесла (читай: поскольку вся занятая территория все равно не принадлежит Речи Посполитой), да и пора бы начать переговоры «о покое християнском».

Нового польского короля Стефана Батория царь ставил в известность о результатах своего похода и призывал «досаду отложить», поскольку не при нем эта война началась, да и все происходящее на ливонских землях — не его, Батория, дело. Иван Васильевич со вкусом объясняет королю, какие политические действия тому «непригоже» предпринимать. Царь не видит в нем противника, достойного серьезного отношения. Он не столько просит Стефана Батория о начале мирных переговоров, сколько повелевает ему, «не мешкая», прислать послов.

В начале 1578 года наши войска все еще продолжают наступательные действия, берут в конце года Полчев.

Русским дворянам щедро раздавали земли в Ливонии. Казалось, Россия твердой ногой встала в этих местах. Царь вновь мог радоваться большому военному триумфу.

Но страна к тому времени истощила силы: бесконечная война, эпидемии, опричный террор, нашествия Девлет-Гирея, гибель Москвы в огненной стихии лишили ее резервов и подорвали боевой дух. Россия устала воевать. Кроме того, сошли в могилу или оказались во вражеском плену многие русские воеводы, а значит, по-настоящему опытных командных кадров уже не хватало. Всякий социальный «эксперимент» и всякий поворот на попятную имеют свою цену. В военном отношении это означало следующее: во второй половине 1570-х годов Россия уже не располагает ни достаточным количеством воинов, ни обширным корпусом искусных военачальников, ни экономическими ресурсами, потребными для ведения войны на несколько фронтов сразу. Груз колоссальных военных предприятий страна выносит с большим трудом.

Воеводы, не боясь царского гнева, угрожавшего опалой, ссылкой и казнью, отказываются решать боевые задачи. В Москву летят доклады: сил явно не хватает! Гарнизоны самовольно покидают крепости. Дети боярские бегут из полков.

Показательны картины, нарисованные Якобом Ульфельдом, датским дипломатом, посетившим Россию в 1578 году. Вот некоторые из них.

Новгородская земля: «Люди впали в такую нужду, что мы [почти нигде], за исключением очень немногих мест, не могли купить даже жалкого яйца». Далее: «16-го [сентября] глубокой ночью мы прибыли к монастырю св. Николая [на Вяжище], довольно красивому и расположенному в красивейшей местности, но находящемуся в запустении…»

Тверь: «Некогда этот город был богатейшим торговым центром, теперь же он совершенно запустел и доведен почти до крайней степени бедности, потому что в нем сидел убитый князь, то есть брат великого князя[76]. [Это] была [его] крепость, прежде окруженная рвами, валом и стеной, но сейчас она разрушена настолько, что не осталось даже следов стены».

Юрьев-Ливонский (Дерпт), пребывавший с начала Ливонской войны под властью Ивана IV: «Когда мы туда направлялись, мы самым твердым образом были убеждены, что местные жители окажут нам гостеприимство, однако благодаря приставам мы обманулись в наших ожиданиях. Совершенно запретив нам [пребывание] в городе, они привезли нас в предместье, недавно сожженное шведами, в дома грязные, разбитые, разрушенные. Если бы ты их увидел, ты, я не сомневаюсь, сказал бы, что это хлев или загон, скорее подходящий для собак или свиней, чем жилища, пригодные для нас, ведь их невозможно было очистить от копоти и грязи за 3–4 часа, в них не было ни кроватей, ни столов, ни окон, ни скамеек, ни каких бы то ни было других предметов».

О пути, проделанном через северные и центральные области России в целом: «Во всех местах, где мы проезжали, были пустые дома, брошенные людьми и скотом, так что едва можно поверить, что существует какое-нибудь государство, не подвергшееся нападению врагов, которое было бы в большем запустении, чем это царство». И далее: «В дома, где мы останавливались, мы никогда не входили раньше заката солнца; мы находили их пустыми, грязными, разрушенными, в ужасной неисправности».

Невозможно удержаться от горестных мыслей и печальных вздохов, читая ужасающее повествование Ульфельда. Как глубоко, как страшно разорена Россия! Сколь много несчастий принесла ей война за Ливонию, шедшая, пусть и с перерывами, вот уже 20 лет! И можно бы упрекнуть Ульфельда за неприязнь к России, но надобно помнить, что изначально датский дипломат не был настроен против нашего государства: Дания выступала в качестве союзной державы[77]. Следовательно, Ульфельд видел то, чего он совсем не ожидал и, главное, не хотел увидеть. Для него слабость союзника — нечто вовсе не желанное. Не был бы он действительно неприятно поражен, так не живописал бы тьму русского упадка, поскольку — не враг!