Иван Калита

Вероятно, сам акт торжественной интронизации князя Ивана в Новгороде состоялся в воскресенье 19 февраля в Софийском соборе. В это воскресенье («неделя о блудном сыне») церковь вспоминала вавилонский плен иудеев. Под сводами древней Софии звучал скорбный и величественный напев 136-го псалма, столь созвучный чувствам русских людей того времени. «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали» (Псалтирь, 136, 1).

Приезд князя Ивана в Новгород имел большое политическое значение. Уже самое его появление на берегах Волхова заставило уехать оттуда литовского князя Наримонта-Глеба Гедиминовича. Впрочем, он оставил в новгородских пригородах своих наместников, которых Калита благоразумно не тронул. Ему вообще не удалось полностью разбить тревоживший его новгородско-псковско-литовский альянс. Желая основательно рассорить Новгород со Псковом, князь Иван стал уговаривать новгородцев предпринять вместе с ним и со всей «низовской» силой новый поход на Псков. Основанием для войны, как и в 1329 году, было пребывание во Пскове опального князя Александра Тверского. При этом князь Иван ссылался на ханский приказ и на угрозу татарского нашествия в случае его неисполнения.

Однако новгородские бояре отказались воевать со Псковом. Им не хотелось закрывать себе дорогу на запад. Дело ограничилось лишь разрывом прежнего новгородско-псковского договора, заключенного во время визита во Псков архиепископа Василия в 1333 году. Калита мог быть доволен лишь тем, что новгородцы великодушно оставили ему оправдание перед ханом: поход на Псков был всего лишь «отложен».

Весной 1335 года архиепископ Василий продолжил строительство новгородских каменных стен. На сей раз он решил укрепить правобережную, Торговую сторону. Согласно летописи, князь Иван был свидетелем этого события. «Того же лета заложи владыка Василии со своими детьми, с посадником Федором Даниловицем и с тысячкым Остафьем и со всем Новым городом, острог камен по одной стороне, от Ильи святого к Павлу святому, при великом князи Иване Данило-вици» (10, 346). (В этом сообщении летописец запечатлел характерную особенность новгородского диалекта: замена «ц» на «ч» и наоборот.)

С грустью смотрел князь Иван на закладку еще одного пояса новгородских каменных стен: у себя в Москве он имел лишь изъеденный пожарами старый деревянный Кремль, помнивший времена Юрия Долгорукого...

Князю Ивану не было нужды долго гостить в Новгороде. Сделав все, что позволяли обстоятельства, он стал собираться в обратный путь. Довольные сдержанным поведением великого князя, новгородские бояре на прощание «почтиша его дары многими» (38, 88).

На обратном пути из Новгорода Калита неожиданно получил возможность показать новгородцам на деле, что дает им дружба с великим князем Владимирским. В Торжке он узнал, что некоторые новоторжские волости подверглись нападению литовцев. Удар был вероломным: Новгород имел тогда мир с Литвой. Вероятно, литовцы этим набегом хотели наказать новгородцев за их сближение с Москвой. Впрочем, это мог быть и обычный разбой.

Не медля, великий князь послал своих людей вместе с новоторжцами в ответный набег. Отойдя верст на 50 к юго-западу от Торжка, они разорили приграничные литовские городки Осечен и Рясну с прилегающими к ним волостями. Литовцы, видимо, были готовы к нападению и оказали сильное сопротивление. Несмотря на скромные масштабы этого конфликта, он стоил жизни многим: «...и убиша тогда литва много мужей добрых новогородцких, а литвы избиша без числа» (38, 88).

Вернувшись в Москву, князь Иван стал понемногу забывать горький осадок, оставшийся после новгородской поездки. Но судьба уже готовила ему новые испытания. 3 июля 1335 года вновь запылала Москва – всего через три года после страшного пожара 1332 года. Летописи несколько сбивчиво сообщают об этом событии. Новгородская Первая летопись говорит о пожаре Москвы под 1335 годом, но не дает точной даты (10, 346). Симеоновская летопись, лучше других сохранившая фрагменты раннемосковских летописей, указывает месяц и число, но из-за сдвига хронологии в этой ее части на два года вперед относит пожар к 1337 году (91, 141). Вот как дано здесь известие о пожаре: «Toe же весны месяца июня в 3, на память святого отца Лукиана, бысть пожар на Москве, згорело церквей 18» (25, 92). Несчастье случилось в самый канун Троицына дня. Вместо дня радости он превратился в день плача.

Пожары были словно грозным окриком с небес, предупреждением сбившимся с пути истинного людям: «Сии же многы пожары бывають грех ради наших, да ся быхом покая-ли от злоб своих; но мы на болшая возвращаемся» (10, 371).

Деревянные города быстро поднимались из пепла. Лесу вокруг Москвы хватило бы и на десять новых городов. Да и в лес-то ездил далеко не каждый. Предусмотрительные торговцы продавали на посаде уже готовые избы, срубленные заранее и потом разобранные на бревна. Каждое бревно имело метку, указывавшую на его место в срубе. Из таких бревен избу можно было собрать за два-три дня.