Иван Калита

Но к нему, Варфоломею, отныне это не имеет отношения. Сегодня он сбрасывает с себя путы этого мира. Вдали от его бесконечной мелкой суеты, в тишине и уединении, его душа очистится, наполнится божественным светом, и тогда ему откроются вечные сокровенные истины, единственно ради постижения которых и стоит жить на земле. Радостное, никогда прежде не испытанное юношей чувство обновления наполняло сладким трепетом все его существо. Тяготы, неизбежно ожидавшие его на этом пути, не страшили Варфоломея: жизнь в Радонеже помогла ему в совершенстве освоить искусство выживания в любых условиях, и он был уверен, что справится.

Путь Варфоломею предстоял недалекий — до Покровской обители было не более пяти поприщ. Теперь туда перебралась почти вся его семья: отец с матерью на монастырский погост, брат Степан — в одну из иноческих келий. Но Варфоломей больше не хочет идти по его стопам, его замысел иной. Сейчас совестно даже вспомнить, как однажды он по отроческой глупости едва не замуровал себя заживо в четырех стенах. Только мудрое отцовское слово уберегло его тогда от роковой ошибки.

Монастырь... Если вдуматься, чем отличается жизнь в нем от того, что происходит за его белеными стенами? То же разделение на повелевающихся и повинующихся, та же борьба честолюбий; даже собственные темницы в святых обителях имеются...

Варфоломей шел по лесу, и его душу обнимал сладостный благоговейный восторг, подобный тому, который всегда охватывал его в храме. В самом деле, разве нет в этом высоком светлом березняке чего-то от белокаменного собора: не похоже ли это висящее меж стволов берез солнце на золотой колокол, сияющий со звонницы, и не напоминают ли эти желтеющие березовые листья своими очертаниями купол храма? А разве можно, глядя на белые обнаженные тела берез, сплошь покрытые черными рубцами, не вспомнить о страданиях святых мучениц?

Вскоре в просветах между деревьями забелели каменные стены Покровского Хотькова монастыря. Обитель была молодая, но разрастись успела изрядно, под стать иному городу. Молодой послушник с невинными бирюзовыми глазами провел Варфоломея на пасеку, где юноша сразу увидел брата. Степан был занят тем, что сердито выговаривал юному, безбородому еще, иноку, который с несчастным видом сидел на траве и непрерывно прикладывал к распухшему лицу смоченное в воде полотенце: — Говорил я тебе: прежде чем лезть в улей, окури его посильнее дымом! Что за болван, прости господи!

Варфоломей улыбнулся: Степан и здесь верен себе — медом его не корми, дай только кем-нибудь поруководить, почувствовать себя главным. Всегда и во всем ведет он себя так, словно лично отвечает за все происходящее.

— Степане! — негромко окликнул Варфоломей брата. Степан повернул голову, и досада на его лице тут же сменилась самой искренней радостью. Широким, немного неровным шагом он поспешил навстречу Варфоломею.

— Почто ты здесь? Что-то стряслось дома? — не без тревоги спросил Степан, выпустив наконец худощавое тело брата из своих крепких объятий.

— Нет, нет, все в порядке, — поспешил заверить его Варфоломей.

— Тогда в чем дело? Ведь не проведать же ты меня пришел — недавно только виделись, когда отца хоронили.

— Можем мы поговорить наедине?

Поручив пасеку заботам незадачливого монашка, Степан привел брата в свою тесную келью, всю обстановку которой составляла низкая тщательно заправленная кровать. Узкое зарешеченное оконце было затянуто ломкой паутиной солнечных лучей.

— Ты, верно, голоден, а мне нечем тебя накормить, — виновато развел руками Степан. — Трапеза токмо через два часа.

— Не беспокойся, у меня с собой все, что нужно... — внезапно меняя тон, Варфоломей тихо и со значением сказал: — Степане, а ведь я за тобой пришел. Мню я удалиться в место пустынное, дабы в неустанных трудах и молитвах взыскивать спасения души. Не желаешь ли со мною? Сказано же в писании: «Я там, где вас двое...» Варфоломей умолк и выжидающе поглядел на брата. Степан нисколько не удивился.

— Я всегда знал, что ты не от мира сего, — с доброй улыбкой промолвил он. — Правда, не предполагал, что до такой степени. Что ж, твое предложенье мне по душе. Я, признаться, и сам не раз подумывал об отшельничестве. Но видишь ли, в чем дело: я уже принял постриг, навряд ли меня и отпустят.

— А ты поговори с игуменом, попроси у него благословения. Он должен тебя понять. Ну посуди сам, какой из тебя монах? В необъезженном жеребце больше смирения, чем в тебе. Разве такое житье по тебе? Ты здесь зачахнешь. Богу же можно служить не токмо в этих стенах.

— Так-то оно так, да только, боюсь, отцу Алимпию сие втолковать будет нелегко, — кисло улыбнувшись, вздохнул Степан. — У него, видишь ли, на меня большие виды. Впрочем, — прибавил он уже серьезно, — ежели намерение твое угодно богу, все уладится.

Степана не было долго, около двух часов. Варфоломей, с беспокойством ожидая исхода беседы брата с игуменом, провел это время в непрерывной молитве. Конечно, если Степана не отпустят, это не убавит его решимости. Но насколько же лучше идти по этому пути, чувствуя рядом братское плечо!