Иван Калита

Расталкивая немногочисленных слуг тверского князя, вооруженная толпа устремилась к Михаилу. Сильный удар по темени сбил князя с ног, но, к несчастью для него, не лишил сознания. Михаил чувствовал каждый из ударов, обрушившихся на него со всех сторон, после того как множество рук сорвали с него одежду, чувствовал, как липкие струйки крови, словно жирные черви, множась и множась, ползут по его телу. Князь не сопротивлялся; лишь однажды, увидев летящий ему в лицо носок сапога, он инстинктивно поднял руку для защиты, но она тут же оказалась притиснутой к земле чьей-то широкой жесткой подошвой.

Когда тело князя перестало содрогаться под ударами, какой-то человек, до сих пор не принимавший участия в истязании и стоявший чуть поодаль, протиснулся сквозь толпу убийц и склонился над неподвижно лежавшим Михаилом. Через несколько мгновений он выпрямился и, держа на вытянутой ладони окровавленное, еще бьющееся сердце тверского князя, с торжествующей улыбкой подошел к Юрию и Кавгадыю, которые, спешившись, ожидали конца, не приближаясь к месту казни. При виде маленького кровавого комочка Юрий с отвращением передернул плечами и отвел глаза; заметивший это Кавгадый презрительно усмехнулся.

— Что же, ты так и оставишь тело своего дяди валяться здесь на поживу воронья? — спросил Кавгадый. Юрия, когда они подъехали к обнаженному растерзанному телу, которое убийцы наконец-то оставили в покое — теперь они шумно хозяйничали в шатре; в его голосе звучало почти не скрываемое презрение.

Юрий заметно смутился.

— Жила, ты того, позаботься, — пробормотал он, обернувшись к слуге.

Перекатываясь алыми волнами, заколыхалась в воздухе блестящая шелковая кочь и, медленно опустившись, покрыла поруганные останки того, кто еще совсем недавно был первым и могущественнейшим из князей Руси.

ГЛАВА 5

1

Просторная, изящно обставленная светлица: веселый узор слюдяных оконец, высокая кровать с бахромчатым пологом из голубого шелка, резной ларь с серебряными ручками. В середине — круглый стол с подсвечником. У окна, подложив для удобства под спину подушку, в деревянном стольце сидит женщина. Ей лет сорок Ее худощавое с высоким лбом и впалыми щеками лицо красиво, хотя черты лица немного мелки, но его несколько портит строгое, напряженное выражение, с которым женщина склонилась над лежащими у нее на коленях пяльцами: тверская княгиня Анна, как обычно, коротает время за вышиванием. Это неторопливое, размеренное занятие, требующее постоянной работы мысли и сосредоточенности, как нельзя лучше отвечало ее потребности успокоиться и хоть как-то отвлечься от тревожных дум о муже и сыне, находившихся сейчас за тридевять земель отсюда, в опасной и непредсказуемой Орде. Княгиня нарочно бралась за сложные, отнимавшие много времени и сил вещи, чтобы иметь возможность как можно дольше избегать тягостных мыслей, все настойчивее стучавшихся в ее ум по мере того, как неделя проходила за неделей, а от ее дорогих по-прежнему не было никаких известий. Сейчас Анна трудилась над платом с ликом Христа; он был начат ею сразу после того, как, проводив мужа, княгиня возвратилась в Тверь, затем отложен из страха, что по недостатку уменья святой образ может выйти недостаточно совершенным, а потом снова извлечен из рукодельного ларца. Сотканный из золотых нитей лик спасителя был готов уже более чем наполовину, лишь нижняя часть — щеки, рот и подбородок — оставалась пока едва намеченной редкими тонкими стежками на белом шелке. По замыслу княгини, вокруг лика должна была протянуться тройная кайма из бисера, а поля предполагалось заполнить краткими изречениями из евангелия. Не без тайной мысли взялась Анна за эту работу: ей казалось, что этим она приносит предвечным силам угодный им дар и, умилостивленные этим даром, они скорее отзовутся на ее молитвы, смысл которых последние полгода сводился к одному: только бы Михаил и Константин благополучно возвратились домой!

Подле княгини на низеньких скамеечках полукругом расположились ее сенные девушки; они были заняты тем же, чем и их госпожа, за исключением одной, которая, держа на коленях раскрытую толстую книгу, читала вслух звонким, журчащим, как весенний ручеек, голоском. Хотя библейский рассказ о святом Иоанне Предтече был знаком княгине с детства, в этот раз она слушала его с каким-то странным волнением, а когда чтица дошла до печального финала, вдруг выпустила из рук пяльцы и, закрыв лицо ладонями, горько разрыдалась.

— Что с тобою, матушка княгиня?! — Любимица Анны, юная большеглазая Прасковья, отбросила книгу и, в тревоге подбежав к хозяйке, опустилась перед ней на колени, стараясь заглянуть в склоненное лицо княгини. — Али занемогла? Может, тебя в постельку уложить? Помогите, девоньки! — с живостью обернулась она к подругам, смотревшим на княгиню в немом испуге.

— Страшно мне, Парашенька, — всхлипывая, проговорила княгиня, не отнимая рук от лица. — Полгода уже от моих ни единой весточки. Как они, что с ними, не ведаю. Все думаю, думаю о них, день и ночь, день и ночь... Не могу я так боле...