Иван Калита

- Католики жмут… - отозвался Морхинич недовольно. И помедлив: - Видал сам, какая она, Литва! Сила есть, а вот броней добрых… Немец, он в железе весь. Без нас, без Руси, им тута не сдюжить! Понимай сам! На сем дели можно и Твери выстать, можно и новую Русь зачать. Не с Москвою ж нам лобызатися! Дядя Акинф убит под Переславлем, Давыд - с ним вместях. Мы-ста едва ушли! Михайлу-князя москвичи уморили, Дмитрия Михалыча тоже - без Ивана Данилыча не обошлось! Худой мир с таким соседом! А как великое княжение добывали? Юрий - из-под шаровар своей татарки[12]; Иван - уж не знаю, не сам ли Узбеку ся давал… Нынче Ростов ограбил под дочерним подолом, дочиста, бают. Срам! Великий князь! Смердич, одно слово!

- Не скажи, Александр… Иван Данилыч умён… - раздумчиво возразил Фёдор. - И умён, да не наш! - круто окончил он и поднял глаза на брата: - Берегись, Иван! Окрутит тебя тёзка твой, сам и не почуешь! Хитрее Данилыча нам с тобою не быть!

- Весок жалко! - просто сказал Иван. - А Клавдя что ж… Ей и я не укажу, коли не восхощет! Андрей вон бает: «Дело семейное!» Я и сам так мыслю… А потом… Мне-ста способнее станет туда-сюда ездить, может, и не столь хитёр твой Данилыч, на деле-то!

- Он мой, как и твой! - возразил Фёдор и, помедлив, прибавил: - Повидь Клашу. Пущай сама решит! В сам дели, не Русь продаём, свадьбу сводим! Ты, Александр, как ся?

- Я двоюродный! Была б родная сестра, ещё подумал бы, пожалуй. Только не по праву мне это. Хоть и двадцать пять летов прошло, а всё - убийца он, Родион-от!

- На бою ить, на рати дело-то створилось… - протянул неуверенно Иван. (Родион, и в самом деле, мог ведь не убивать родителя, или уж… Голову-то на копье - грех какой!)

- Над воином так не деют! - строго произнёс Фёдор вслух то, о чём подумал Иван. И вновь решённое было ими дело невесомо зависло в воздухе.

- Андрей! - почти с отчаяньем вопросил Иван. - Ты-то как?

- А что я? - отозвался румяный великан. - Ты Клавдю прошай лучше. Ей жить-то! Или уж в монастырь пойти… И то - годы не малые!

И при слове «монастырь» вновь задумались братья. Как-то упустили до сей поры. Надо было Клавдии давно жениха сосватать, да вот… Ростила дочерь. Убивалась по Давыду. А там и дочерь болестью в могилу унесло, и годы прошли. Тут и знай, и думай!

- Вот что, Иван! - решился наконец Фёдор. - Прошай Клавдю, как она. А только… Знай, Иван, я с тобою, куда ты, туда и я. Уж братней доли не отрину. Только и ты, тово! О Руси думать надо в первую голову! Это Саша правду бает! А князю своему изменить - Родину порушить. Мы за Русь в ответе с тобой. Да что - все четверо! За людей, за смердов, за Тверь пожжённую, за убиенных на той рати Шевкаловой… Тебя не остановишь, знаю. Может, и Клавдия решит взамуж пойти. А только - сказанного не забывай, брате!

Выпили. Про себя каждый подумал почему-то о браке Клавдии как уже о сговорённом, хотя и не знали, как ещё решит сама сестра. Но и то сказать: сестра в братней воле. Ей, коли похочет своего добиться Иван, две дороги только: в монастырь или в постель супружескую. А отсюда, из Литвы, не усмотришь, не услышишь, коими глаголами станет улещать Клавдию старший брат! Потому и хмурились и молчали. И ещё потому молчали, что было подозрение на Ивана: а всё ли сказал им брат или ещё и иные посулы принял он от князя московского? Горько было думать о сём Александру, а Фёдору и подавно. Но Иван, ради своего похотенья, на многое мог посягнуть, да и посягал не раз! Было за ним такое, не скроешь, не забудешь, хоть бы и хотелось! И только Андрей Кобыла, широко улыбнувшись, простодушно остерёг Акинфича:

- Смотри, Ваня! Сестру не насилуй, пущай сама решит! Так-то, по сердцу, лучше, способнее! И тебе опосле покой будет на душе! Противу совести да противу воли ежель чего сотворишь, после сам ся покаешь сто раз!

Глава 8

Родион Несторыч после смерти первой жены и детей так и не женился вновь. Глухое отчуждение, вот уже четверть века, с того памятного боя под Переславлем, окружавшее его в среде бояр московских и несомое им уже привычно, как крест, как судьба, как неизлечимая нутряная болесть, да гордость, тем большая, чем больше чуял он это, после убийства Акинфа Великого, настороженное недружелюбие - верно, они и не позволили Родиону искать невесты среди этих чванных московитов: Редегиных, Афинеевых, Окатьевых, Кочевых… Все они не стоили его перста мизинного! Он один, со своей кованой ратью, весил больше их всех - так, распаляя себя, думал порой московский воевода, в иное, более спокойное время понимавший, что и Протасий, и Бяконт, да и не они одни, не менее его значат (а то и много более!) при дворе московском. Но так или иначе, а высокий седоусый красавец Родион старел один в своём сходненском гнезде, в тёсаных хоромах, в окружении слуг, приживалов, собак и соколов (охоту любил он превыше всего), среди случайных наперсниц своих, коих часто менял, никогда и никоторую не приближая к сердцу, почему они и приходили и исчезали, не оставляя следа ни в домашнем быту, ни в памяти боярина.