Иван Калита

Не без злорадства Калита подумывал о том, сколь бездарно расходует Узбек доходы со своего русского улуса. Всё уходило в жадные руки невероятно разросшейся и громоздкой иерархии разных чинов и начальников, крупных и мелких, заполонивших Сарай и прочие ордынские грады. Потому и в войнах неуспешен, потому и с Кавказа ушёл и от Литвы терпит уроны! Гедимин, однако, становится всё опасней. Пора хану вмешаться, не то заберёт под себя и Смоленск и Подолию! И об этом следовало поговорить с Узбеком. Токмо осторожно. Намёками. И о Твери. Пущай утвердит Костянтина на тверском столе! Александр, воротившийся во Плесков, висит над ним постоянной угрозою. А всё великая княгиня Анна! Матери боится Костянтин, и жена не возможет противу неё! (На племянницу, Юрьеву дочь, супругу Константина Михалыча Тверского, Калита возлагал надежды немалые.) Нынче князя Костянтина он повезёт в Орду вместе с собою. Авось и склонит хана к чему путному…

А главное, почему приходило ехать к хану не стряпая, - это была судьба града Владимира. Суздальский князь Александр Васильевич умер на днях. Сейчас поспешить - и всё великое княжение будет в его руках!

Больная Елена просила:

- Не езди! Погоди, скоро уже… Чует сердце: не дожить мне!

Сын Симеон, заботно заглядывая в очи, предлагал послать его наперёд к хану. Иван, молча отрицая, потряс головой. Ехать должен был он сам, только сам. Везти серебро, жестоко добытое им грабежом Ростова. (Ещё в конце марта умер Фёдор Васильич Ростовский, и Иван тотчас наложил руку на Сретенскую половину города, принадлежавшую покойному. Молодой зять Ивана не смел возразить всесильному тестю.) Кочева с Миною потрудились немало. Передавали позорища самые безобразные. Градского епарха, Аверкия, москвичи, выколачивая дани, повесили за ноги, отпустили едва живого. Город роптал и разбегался… Но серебро - вот оно! Станет чем задобрить хана, чем заплатить за великий стол, за власть, столь необходимую для его замыслов, дел и свершений.

Последнюю ночь он сидел у постели больной жены. Сидел, с ужасом думая, что и она вскоре уйдёт следом за Бяконтом. И что останет ему? С кем останется он?

Елена лежала тихая, измождённая. Рука была у неё влажная и дряблая, совсем неживая, все косточки прощупывались насквозь под жёлтою кожей. Иван, приняв её ладонь в свою, едва сдержал подступивший к горлу жгучий комок. Она долго глядела на него, вымолвила тихо:

- А ты остарел… тоже… - Подумала, отведя глаза, спросила: - Кого губить нынче замыслил? На Ярославль, поди, кинешься? Ростов-то излиха пограбил? Не жаль тебе дочерь свою!

- Ограбил, Олена! Ограбил я Ростов! - с жестокою горечью отозвался Иван. - Теперь везу серебро хану! Пойми и ты меня!

- Не понимала б, не жила с тобою… в монастырь ушла… - тихо отозвалась жена. - Дак не пождёшь? Поедешь?

- Поеду. Ждать недосуг. Прости, коли мочно, Оленушка! Да и, даст Бог, увидимся ищо. Ворочусь вборзе!

Елена подумала, покачала головой:

- Деток не обидь, молодших… Всего Семёну не давай!

Иван пал лицом на подушки, прижался, глотая слёзы, к потному виску, к дряблой щеке Олениной. Она тихо гладила его по затылку, вспоминая, как ласкала когда-то. Теперь казалось, уже и очень давно, чуть ли не многие годы назад! Не хотелось отпускать. Чуяло сердце, что более не увидит. Пересилила себя, сказала:

- Поди, повались на мал час! День-от трудный грядёт у тебя.

Утром Иван вызвал Протасия и, стараясь не глядеть в глаза старому тысяцкому, попросил об услуге:

- Из Ростова бегут. Бают, сирые там, разорённые, всяки… Дак ты поезжай, повидь тово! Может, и к нам привести, под Радонеж. Я те места по духовной младшему своему, Андрею, оставляю. Дак и населить мочно!

Старый тысяцкий не выказал ни удивленья, ни радости. Отмолвил:

- Погляжу, князь-батюшка! Сам поеду. Людей отберу добрых. Хлеба, снедного припасу надоть попервости.

- Леготу им устрой, я грамоту дам!

- Само собой, батюшка-князь! Народ истомлённый, да и так - новы земли, поди распаши их да устрой домы, и хлевы, и всё прочее. - Подумал, пожевал губами, поглядел прямо в глаза князю. Прибавил: - Да и для души легше! Сирого приветить - иной грех господь в доброту зачтёт!

Не одобрял даже и Протасий грабительства ростовского.

Утром из Москвы на Коломну потянулись возы и возки, верхоконные кмети и снова возы и сани с разноличным добром. Двигались, уходили, покидали город, на ходу прощаясь с оступившими дорогу посадскими жонками. Иван верхом, в бобровой круглой шапке, выставив бороду неощутимо отцовым движением, Даниловым, озирал спускающийся с горы бесконечный обоз. Князь Константин осаживал нетерпеливо рвущегося скакуна, готового ринуть вскок вослед проходящей коннице.

- С богом! - последний раз перекрестясь, произнёс Иван, махнул рукавицей провожавшему его сыну и, под колокольный звон новостроенных церквей московских, тронул коня.

Глава 22