Иван Калита

Стража раздалась посторонь. Он ступил с крыльца и пошёл, строго утупив очи, не хотя видеть выставленного напоказ и немо, а то и с лёгким жалобным ропотом протянутого к нему человечьего уродства. Всё же пришлось придержать шаг и, раскрыв калиту на поясе, достать горсть серебра, которое, однако, не стал нынче сам раздавать нищим, а передал постельничему, примолвил негромко:

- С рассмотрением!

И тот, с полуслова поняв великого князя, приотстав, начал обходить, расспрашивая и оделяя, нищую братию. «Только на молитве и оставят в покое!» - подумал Иван, уже не радуя солнечному дню, и убыстрил шаги. Впрочем, от домовой церкви до крыльца теремов путь был недолгий.

От глыб камня, привезённого по зиме санным путём и сваленного в высокие кучи прямо на снег, тянуло погребным, кладбищенским холодом. Земля округ куч была ещё сырая: видно, не дотаял заваленный камнем лёд там, внутри. Камень ломали ещё с осени и возили на Москву с Филипьева поста до Пасхи - доколе стоял лёд и держали пути, - загородив и заставив камнем едва не пол-Кремника. Резко чернели невдали, под невысоким утренним солнцем, рвы начатой церкви Ивана Лествичника[5]. «Послезавтра закладка храма!» - напомнил себе Иван, поглядев в тот конец. Послезавтра, двадцать первого мая, был день памяти кесаря византийского Константина и его жены Елены - основателей Царьграда, второго Рима. День этот для закладки Иван выбрал сугубо и со смыслом. Иван Лествичник - соименный Ивану святой, а Еленою зовут его супругу. Всё было со значением, и хоть въяве слова о третьем Риме - Москве и не были сказаны, но - чтущий да разумеет! Выбор имён и освящённого дня говорил о многом, и учёному греку Феогносту то будет зело явственно!

Новый митрополит, спасший его под Псковом, был ещё не стар, ясен зраком, велегласен и деятелен. Под смуглотою южного загара просвечивал здоровый румянец, в движеньях являлись твёрдость и быстрота. Всё говорило о нраве решительном и самоуправном, даже самовластном. Было достаточно внятно, что послали его неспроста, а сугубо вопреки и вперекор московскому хотению поставить своего преемника Петру, Феодора, отвергнутого цареградской патриархией. И в этой решительности патриаршей были свои язва и заушение. Мнилось прежде, при Петре[6] ещё, возможет и в Орде одолеть христианская вера русская. Не одолела. Не на том ли сломался и сам Михайла Тверской? Не оттого ли так и с Царьградом ныне круто содеялось? Словно с воцареньем в Орде Узбека помелела, умалилась лесная Владимирская Русь! Словно уже и не с кем, и не с чем считаться кесарям и патриархам византийским на здешней земле! А может быть, и ещё того хуже! О чём и думать соромно. В Цареграде рать без перерыву, внук встал на деда. Андроник Третий на Андроника Второго. Византийские кесари ищут теперь помочи у франков да фрягов, сносят с римскими папами… Не в угоду ли католикам назначен на Русь Феогност? Тогда всё даром и всё впусте!

При встрече новый митрополит, посетив гробницу Петра и бегло озрев Кремник, посетовал на скудость града Москвы. Свысока оглядев рубленые терема, клети и церкви, изрёк мимоходом:

- Прилепо стольному граду имати храмы, из камени созиждены!

Рек - и как окатило стыдом. Иван бросил тогда почитай все, что имел, на каменное храмоздательство, дабы заносчивый грек внял и постиг, воротясь на Москву, что не слаб и не жалок перед ним властитель Владимирской Руси. (Хоть и то примолвить надобно, что не от великой силы заманивает он к себе митрополита русского. Уедет Феогност в Литву, к Гедимину, и - всему конец: Москве, великому княжению, а может, и самой русской земле!) Как долго покойный Пётр молил его создати храм Успения Богоматери[7], и как долго собирался он, как медлил исполнить волю Петра! И сколь своего, церковного добра дал Пётр на создание храма! А теперь? Пётр был свой и добрый. И он, Иван, капризничал с ним, как дитя пред родителем. И ведь нет в нём ныне нелюбия к Феогносту, в самом деле нет! Поначалу осерчал, - когда оттуда, из Цареграда, осадили его, словно норовистого жеребца, отвергнув архимандрита Феодора. Но лишь только некие из ближних стали недовольничать новым митрополитом, он, Иван, первым окоротил хулителей:

- Всякая духовная власть от Бога!