Иван Крылов

Его имя из тех, что всем нам знакомы с детства и чьи произведения на слуху у каждого. Крупнейший русский писатель, знаменитый баснописец-классик, писатель редкой судьбы, человек, чья жизнь протекала на рубеже двух веков – XVIII и XIX. Ему выпало жить в коварный для России отрезок времени – между великим пугачёвским бунтом, всколыхнувшим всю страну, и Великой французской революцией, потрясшей наше отечество ничуть не меньше. Всю жизнь после этих событий Иван Андреевич мучился, страдал, ненавидел, спорил, боролся и одновременно таился, скрывал свои чувства и мысли…

Но по большому счёту кого ненавидел? Во имя чего страдал? Почему на протяжении своей жизни он хранил молчание и крайне редко и мало говорил о себе, предпочитая, чтобы о нём ходили легенды и мифы, часто созданные при его активном участии?

Всё это осталось тайной не только для современников. Надо ли нарушать её?

Вряд ли Иван Андреевич исходил из того, что человек интересен не тем, что говорит, а тем, что скрывает. Есть только одно объяснение – та почти мифическая беседа, о которой ходили слухи, с императрицей Екатериной II. Её внушение, видимо, оказалось и впрямь столь тяжким, а собственное ослушание отправиться за границу «на учёбу» показалось столь серьёзным, что слабохарактерный Крылов, сломленный царской волей, на долгие годы был парализован страхом. Обычным человеческим страхом.

И в подтверждение этого на память приходит ещё один рассказ-воспоминание современницы из времени, когда Крылов был уже в фаворе.

Будто бы императрица-мать Мария Фёдоровна, которая любила крыловские басни, изъявила желание лично познакомиться со знаменитым баснописцем. Представлять Крылова, облачённого в парадные белые штаны и шёлковые чулки, повёл Жуковский. Они уже вошли в приёмную. Дежурный камердинер уже доложил о них. Как вдруг Крылов с ужасом говорит Жуковскому, что «пустил в штаны». Белые шёлковые чулки окрасились жёлтыми разводами. Пришлось срочно уходить.

Если рассмотреть этот грустный эпизод под углом зрения страха, придётся признать, что причиной случившегося вполне могла стать та давняя, но сохранившаяся в памяти, в подсознании встреча с другой императрицей – Екатериной II.

Разумеется, баснописцу были переданы и слова Александра I, что он «всегда готов Крылову вспомоществовать, если он только будет продолжать хорошо писать». Что стояло за царским «хорошо писать» – было настолько очевидно, что Крылов, опубликовавший годом ранее 24 басни, на три года замолчал.

Переждал и смерть Александра I, и восстание декабристов и лишь затем, в 1827 году, рискнул напечатать одну басню, в 1828-м – ещё две и в 1829-м – опять только одну. Трезвый, расчётливый ум подсказывал: бережёного Бог бережёт!

Поэтому, услышав на маскараде в Зимнем дворце от Николая I, похлопавшего поэта по плечу: «Пиши, старик!» – поэт после того дня не написал больше ни строки.

И как всегда, нашлось тому для всех объяснение. По Петербургу пошёл слух, что графиня С. В. Строганова как-то спросила Крылова, зачем он не пишет более басен. «Потому, – отвечал баснописец, – что я более люблю, чтобы меня упрекали, для чего я не пишу, нежели дописаться до того, чтобы спросили, зачем я пишу».

Здесь крайне не хочется ограничиваться репликой графини, так как за этим маскарадным эпизодом тянется довольно длинный шлейф прелюбопытных воспоминаний.

Начнём с «Рассказов об И. А. Крылове» библиографа В. Ф. Кеневича: