Иван Николаевич Крамской. Религиозная драма художника

Приведем несколько примеров дискредитации Штраусом чудес. Поскольку написать работу «по опровержению чудес» не представляется возможным, немецкий богослов нигде и не опровергает их. Нереальность чудес для Штрауса – не вывод, а предпосылка, из которой он исходит. Его работа сводится, в основном, к тому, чтобы показать историко-культурные предпосылки возникновения мифа о том или ином чуде, совершенном Христом. Например, обсуждая воскрешение Лазаря, описанное в 11 главе Евангелия от Иоанна, Штраус говорит: «История воскрешения Лазаря, подобно двум другим евангельским рассказам о воскрешении умерших, нам представляется неисторическим продуктом древнехристианской фантазии, причем рассказ о Лазаре является сознательным и искусным развитием догматической темы. Это мнение мы основываем на том, что рассказ этот немыслим исторически, тогда как его возникновение из догматических представлений и из особенностей Иоаннова Евангелия объясняется легко и удовлетворительно»[44].

Рассказ «немыслим исторически», так как… чудеса невозможны! А возникновение его связано, по Штраусу, с… расхожими во времена Христа представлениями о пророках. Пророки Илия и Елисей в древности оживляли умерших, что становилось в глазах простого народа необходимым признаком «Божьего человека». Христос должен был оживлять умерших – и Он делает это в эпизодах с сыном Наинской вдовы и дочерью Иаира. Причем в толкованиях данных событий Штраус склоняется к интерпретации других богословов (Шлейермахер), видевших в них воскрешение мнимоумерших, находящихся в летаргическом сне. А воскресение Лазаря богослов трактует как одно из наиболее ярких свидетельств особой «поэтической» харизмы апостола Иоанна, проявившейся во многих местах его Евангелия, сознательно творящего образ Христа-чудотворца. «Евангелист, может быть, был уверен в том, что Иисус есть воскресение и жизнь и что эти свои свойства, как и свою славу, он должен был, так или иначе, проявить уже в период своей земной жизни. Ему казалось, вероятно, что воскрешение только что умерших, о котором повествуют старые Евангелия [синоптики – В. К.], не есть достаточная гарантия грядущего, Иисусом обетованного, всеобщего воскрешения мертвых и что такой гарантией может быть только воскрешение давно умершего, начавшего уже разлагаться трупа. Следовательно, повествуя о таком чудесном воскресении, евангелист лишь убежденно развивал и выражал свой взгляд на Иисуса. Ему, конечно, было хорошо известно, что все детали этого эпизода, как и эпизода с самарянкой, он сам создал в процессе поэтического творчества, но и при этом он мог верить, что говорит правду, ибо его правда состояла не в дипломатически верной передаче фактов, а в полном и всестороннем выражении идеи. Поэтому Христос евангелиста говорит и действует именно так, как сам евангелист представлял себе его речи и деяния. Евангелист писал откровение, аналогичное Откровению апостола Иоанна, но в нем он рисовал не фантастическую картину будущего, а реальную картину прошлого»[45].

В таком же духе «разоблачаются» и другие чудеса Евангелий. Штраус подробно рассуждает, с одной стороны, о том, с какими прообразами из Ветхозаветной истории связаны эти чудеса, а с другой – для чего в догматическом плане Евангелия рассказывают об этих чудесах. Так, в его интерпретации, чудесное насыщение народа (Мф. 14:13; 15:32; Мк. 6:30; 8:1) есть реминисценция насыщения евреев манной небесной во время скитаний в пустыне; успокоение моря (Мф. 8:23; Мк. 4:36; Лк. 8:22) означает успокоение человека от страстей и обуздание греховных наклонностей; чудо в Кане Галилейской – превращение воды в вино – нужно было евангелистам для утверждения Таинства Евхаристии и т. д.