Иван Николаевич Крамской. Религиозная драма художника

В. В. Васнецов составил письмо от имени московских художников, которое подписал и Репин. Однако его взгляд на творчество Достоевского существенно отличался от взгляда его бывшего учителя Крамского: «Теперь Вы уже, конечно, получили наше письмо, написанное Васнецовым и подписанное всеми здешними “истинными” членами (ибо есть здесь и не истинные, суетные, они отсутствуют). Признаюсь Вам откровенно, я не совсем согласен со смыслом этого письма нашего. Достоевский – великий талант художественный, глубокий мыслитель, горячая душа; но он надорванный человек, сломанный, убоявшийся смелости жизненных вопросов человеческих и обратившийся вспять. (Чему учиться у такого человека? Тому, что идеал – монастыри? От них бо выйдет спасение земли русской.) А знания человеческие суть продукт дьявола и порождают скептических Иванов Карамазовых, мерзейших Ракитиных да гомункулообразных Смердяковых. То ли дело люди верующие, например Алеша Карамазов] и даже Дмитрий, несмотря на все свое безобразие, разнузданность, пользуется полною симпатией автора, как и Грушенька. И потом, как согласить с широкой примиряющей тенденцией христианства эти вечные грубые уколы полякам? Эту ненависть к Западу? Глумление над католичеством и прославление православия? Поповское карание атеизма и неразрывной якобы с ним всеобщей деморализации, сухости и пр.?.. Все это грубоватые натяжки, достойные московских мыслителей и публицистов с Катковым во главе… А художник он большой. Чего стоит галлюцинация Ивану Карамазову! “Великий инквизитор”! Ну, об этом поговорим подробнее»[17]. Вряд ли Крамской согласился бы с тем, что Достоевский был человеком, «обратившимся вспять». Слова П. М. Третьякова, написанные в письме от 5 февраля 1881 года, были ему конечно, ближе: «Много высказано и написано, но сознают ли действительно, как велика потеря? Это, помимо великого писателя, был глубоко русский человек, пламенно чтивший свое отечество, несмотря на все его язвы. Это был не только апостол, как верно вы его назвали, это был пророк; это был всему доброму учитель; это была наша общественная совесть»[18].

«Галлюцинация»

Был ли Крамской верующим человеком?.. Когда смотришь на его замечательную картину «Христос в пустыне», то отрешиться от сомнения невозможно.

Имя Христос дает нам нить понимания: это Иисус Христос, погруженный в трагические размышления о судьбе человека в мире, о господстве зла, о предательстве книжников и фарисеев, о грядущей личной трагедии. Своей реалистичностью картина естественно апеллирует и к современности: если бы Христос пришел сегодня опять, разве бы изменилась его судьба в нашем мире?.. Но представим, что не было бы названия «Христос в пустыне». Соединялся ли бы у нас запечатленный Крамским образ с личностью Христа? Совсем не обязательно. В особенности потому, что мы имеем иконописную традицию изображения Спасителя.

И. Крамской. Христос в пустыне.

Картина соотносится с евангельским рассказом о 40-дневном посте Иисуса Христа и об искушении Его в пустыне дьяволом. Но у Крамского всего этого нет. Перед нами просто мыслитель, хотя и мучающийся вопросами о судьбе человека, о его трагическом существовании, о разнузданности зла в мире, о греховности и неверии людей в возможность другой жизни… И этот мыслитель (Христос Крамского), со всей присущей его образу драматичностью, готов на подвиг. Вот только на какой? Христос Евангелия готов на подвиг искупления грехов человечества. Он – Сын Божий, и Ему по плечу такая задача, как ни смертельно тяжела она для Его человеческой природы. А на какой подвиг готов Христос Крамского?.. Мы видим в Нем не Богочеловека, а обычного человека, глубокого мыслителя, болеющего за человечество, все существо Которого сосредоточено на одной мысли: как помочь людям, как победить зло?.. Но Он – только человек, Он скорее просто Иисус, чем Христос, т. е. чем «Помазанник»… И даже если Он отдаст свою жизнь ради спасения всех людей, то разве что-то изменится на земле?.. При всей нравственной высоте художественного образа какая-то дребезжащая нота безнадежности неотделима от картины Крамского. Эта двусмысленность, эта смесь благородства, героизма, решимости и… маловерия создает неустранимый диссонанс. То, что Крамской данный диссонанс видел, было основой его личной неудовлетворенности картиной.

Искушения Христа в пустыне. Фреска монастыря Дионисиат, Афон