Иван Опалин

— Ну и постарались вы, — пробурчал он. — Влезли, чуть всю операцию нам не сорвали…

— Я же не знала! — вырвалось у Нины. — Я подумала — пьяный во дворе, ну и решила его обойти…

Костя поглядел на ее обиженное лицо, на темные кудри, выбившиеся из-под белого берета, на блестящие глаза, ничего не сказал и только головой покрутил, как недовольный кот.

— А что теперь с ними будет? — отважилась спросить Нина, пока они шагали через двор к ее дому.

— С кем?

— С этими… которых вы схватили.

— Ну, на расстрел они точно набегали, — буркнул Костя, насупившись, — а там как суд решит. Правда, сейчас с ними уже не цацкаются, это раньше всё рвались их перевоспитывать. — И так нехорошо усмехнулся, что у Нины пропала всякая охота расспрашивать дальше.

Крупа уже перестала сыпать с неба, ее сменил полноценный снег.

— Сколько раз звонить? — спросил Костя у двери в квартиру, прикрыв звонок рукой и испытующе глядя на девушку.

— Три раза, коротко, — ответила Нина с удивлением.

Костя покосился на листок на стене, в котором перечислялись фамилии жильцов и порядок звонков к каждому из них. Точно, есть Морозовы, и, отвечая на его вопрос, девушка на список не смотрела. Однако прежде чем Костя успел позвонить, дверь распахнулась, и на пороге предстала взволнованная Зинаида Александровна в домашнем платье из темного ситца.

— Наконец-то! Хорошо, Доротея Карловна тебя увидела в окно и сказала мне… Где ты была? Боже мой, в каком ты виде! Нина, что случилось?

— Константин Маслов, угрозыск, — вмешался спутник Нины, махнув в воздухе красной книжечкой. — Вам знакома эта гражданка?

— Да, это… это моя дочь. Вася! — с тревогой закричала Зинаида Александровна в глубь квартиры, — Вася, иди сюда скорей! Почему угрозыск, зачем угрозыск? Я не понимаю… Нина, что ты натворила?

— Я… ничего…

— Документы предъявите, — сказал Костя Зинаиде Александровне. — И вы, гражданка, тоже, — это уже Нине. — Помнится, был разговор про сумочку, в которой вы что-то там забыли…

Нина, краснея, бросилась к двери комнаты, которую занимала вместе с родителями.

— Мама, где моя сумка? Ну та, прежняя… уродец!

— И вовсе не уродец, сумка как сумка, — проворчала Зинаида Александровна, запирая входную дверь и косясь через плечо на рыжего Костю, который шагал за Ниной. — На кресле она лежит…

Из комнат высовывались разбуженные шумом жильцы — и, само собой, не преминула отметиться бабка Акулина Петровна. Наверное, в любой коммунальной квартире имеется такая бабка Акулина, совмещающая в одном лице чуму, холеру, адский ужас и бесплатный балаган. Той, о которой идет речь, было не то сорок семь, не то шестьдесят, не то все девяносто. Впрочем, возраст, больные суставы и разнообразные немощи, от которых она страдала каждый день, не исключая выходных и праздников, никогда не мешали ей распихивать всех и первой садиться в трамвай, а также брать приступом любую очередь — включая очереди 1931 года, известные своей неприступностью. Жалуясь на глухоту, бабка громко включала радио именно тогда, когда ее соседи хотели насладиться заслуженным отдыхом. В то же время было доподлинно известно: проблемы со слухом вовсе не мешают Акулине Петровне слышать все, что происходит на улице, за стеной, на верхнем этаже и у соседей на противоположном конце коридора огромной коммуналки. Все эти противоречия, впрочем, были бы терпимы для окружающих, если бы бабка не обладала склочным, гнусным, исключительной мерзости характером. Бабка была мастером устраивать скандалы на ровном месте. Кроме того, с годами она приобрела сверхъестественную проницательность, и обитатели квартиры могли быть уверены в том, что если они не хотят слышать что-то нелицеприятное в свой адрес, то именно это и услышат от торжествующей Акулины Петровны. А потому не могло не изумлять, как при таких свойствах характера бабка сумела-таки дожить до своих почтенных лет. Ведь, казалось бы, неминуемо у кого-то должны были не выдержать нервы, и кто-нибудь уже давно озаботился бы приложить неугомонную старушку по голове чем-нибудь тяжелым, вплоть до причинения черепно-мозговой травмы, несовместимой с жизнью. Однако бабка Акулина, вопреки логике, до сих пор была здоровехонька и отравляла жизнь всем, до кого могла дотянуться, причем первыми в этом списке, разумеется, шли обитатели квартиры на четвертом этаже. Возможно, они — подобно известному литературному персонажу — сверх меры чтили Уголовный кодекс, возможно, в философском смысле интересовались тем, до каких пределов способно простираться человеческое терпение, а возможно, одно-единственное достоинство, имевшееся у Акулины Петровны, в глазах соседей отчасти компенсировало ее недостатки. Дело в том, что у малограмотной бабы, бог весть каким путем перебравшейся в Москву из дремучей провинции, было совершенно феноменальное чутье.