Иван Опалин

Двадцать четвертого ноября шел снег, но колено не болело, словно его подменили. Василий Иванович занервничал. Более того, полностью прошел и начавшийся недавно насморк, который он склонен был принимать за грипп. Василий Иванович занервничал еще сильнее. Интуиция упорно твердила ему, что чудес не бывает. Если судьба даже не считает нужным подстраивать вам мелкие пакости, это может значить только одно: она готовится подложить вам крупную свинью.

И Василий Иванович приготовился принять вызов. С утра он поругался с бабкой Акулиной — насколько вообще можно поругаться с человеком, по части сквернословия способным заткнуть за пояс не то что скромного музыканта, а целый оркестр. Силы были неравны, и Морозов потерпел сокрушительное поражение. Но предчувствие говорило ему, что все еще только начинается.

Воздух квартиры номер 51 был как будто наполнен статическим электричеством. Со дня на день ждали войны с Финляндией, и больше всего о ней толковали Ломакины, хотя у отца семейства и Степана имелись заверенные всеми печатями справки о том, что они никогда, нипочем и ни при каких условиях не подлежат призыву, а Евгений был еще слишком мал. Парикмахер Пряничников, человек осторожный, который говорил о политике крайне редко, и то не удержался и заметил: в случае чего в окопы погонят его, Василия Ивановича, Семиустова и электрика, а Ломакины смоются в глубокий тыл и пристроятся там к какому-нибудь складу или магазину.

— Как мне надоели эти разговоры о войне! — вздохнула Ирина Сергеевна, которая присутствовала тут же, на кухне, и слышала всю беседу. — Кстати, котик, мне надо обновить маникюр. Дай мне сто рублей…

Василий Иванович выпучил глаза и чуть не поперхнулся. Родионов поглядел на жену парикмахера и отвернулся, пряча улыбку.

— Я еще Наде за духи должна отдать, — важно добавила Ирина Сергеевна.

На кухню вошла растерянная Доротея Карловна. Оказалось, в комнате госпожи графини неожиданно погасла лампочка. Не будет ли Сергей Федотыч так любезен заменить ее? Доротее Карловне неловко его утруждать, но она до ужаса боится всего, что связано с электричеством. Запасная лампочка у них есть.

— Да о чем речь, идемте, — ответил Родионов, поднимаясь с места.

Через несколько минут Женя Ломакин заглянул на кухню и, ухмыляясь, сообщил: графиня у себя рыдает так, что слышно в коридоре. Когда Сергей Федотыч вернулся, все обратили внимание на его сконфуженный вид.

— Что вы с ней сделали? — напустилась на него Таня Киселева.

— Ничего, клянусь! — поспешно ответил электрик. — Я только лампочку поменял… По-моему, графиня вообще не любит незваных гостей…

— Нервы, должно быть, — важно уронил Семиустов.

— Это слово ничего не объясняет, — строго заметила Зинаида Александровна.

Однако на Василия Ивановича слезы графини, которую он почти не знал и видел всего несколько раз, хоть и жил с ней в одной квартире, почему-то произвели крайне угнетающее впечатление. «Столько времени держалась, ни перед кем не клонила головы… и хватило визита какого-то болвана-электрика, чтобы она сломалась». Он окончательно укрепился в своей уверенности, что этот день кончится чем-то нехорошим. Но в комнате графини все было тихо, и, очевидно, она больше не плакала, а Родионов ушел к себе и против обыкновения не ставил одну за другой пластинки Вертинского. К Тане Киселевой явился ее кладовщик, и они заперлись. Семиустов в своей комнате включил радио и прямо-таки припал к аппарату, в то время как его жена вязала на спицах. В другой части коммуналки старший Ломакин с карандашом в руках изучал таблицу выигрышных номеров облигаций и делал какие-то сложные подсчеты. Ломакины-сыновья ушли по своим делам, а мать благородного семейства неторопливо поворачивалась перед зеркалом, приставляя к себе отрез материи с крупным рисунком.

— Платье или костюм, вот в чем вопрос, — бормотала она.

В своей комнате парикмахер ревнивым профессиональным оком изучал фото звезд в иностранном журнале, который принесла одна из клиенток, и даже не обратил внимания, когда жена оделась и вышла. Бабка Акулина у себя пересчитывала запасы и проверяла, не завелась ли где прожорливая пищевая моль. Ничего не подозревая, Василий Иванович вошел в свою комнату — и на мгновение ему показалось, что небо рухнуло ему на плешь, потому что он увидел, как его любимая дочь красит помадой губы, стараясь сделать рот сердечком, в то время как мать держала перед ней небольшое зеркало.

— Зина! — пролепетал Василий Иванович, теряясь. — Зина, что происходит?

— Вася, не мешай, — отмахнулась бессердечная супруга. — Не видишь — у нее свидание!

— То есть как это не мешай? Как не мешай? — закричал Василий Иванович и заметался по комнате, хватаясь то за голову, то за бока, то за грудь.