Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины

Из индейца борца так и не получилось. На третий день он отказался снова выходить на арену, хоть и очень нуждался в деньгах. Но цель была достигнута. Зритель получил веселое представление, а цирк собрал хорошую кассу в трудное время.

Но следом за войной грянула революция. В Украине одна власть сменяла другую. Немцы с австрийцами, гетманщина, белые, петлюровщина, большевики, махновщина… За три года на территории Украины было провозглашено шестнадцать государственных образований. Некоторые из них существовали параллельно. Иван особо не разбирался в расстановке сил, не сочувствовал ни одной из политических партий и движений. Он просто не понимал, чем одни лучше других, если все равно льется людская кровь, горят, топчутся поля. Поддубный являлся артистом и спортсменом, а потому продолжал выступать. Ведь это было единственное, что он умел делать лучше других.

Власти сменялись так быстро, что, как шутил сам Иван Максимович, иногда приходилось начинать выступление при белых, а заканчивать его при красных. Военные приходили на представления с оружием, пьяные. Нередко в зале начиналась пальба, достаточно было одного неосторожного слова. Так, в Керчи пьяному белому офицеру не понравилось, что Поддубный слишком быстро и, как ему показалось, не по правилам, уложил противника на лопатки. Недолго думая, офицерчик решил восстановить справедливость. Выстрелил в Ивана Максимовича. К счастью, затуманенные водкой глаза смотрели в разные стороны. Пуля лишь оцарапала Поддубному плечо, и уже назавтра он вновь вышел на манеж.

Иван путешествовал по всей Украине, не упускал малейшего шанса выступить, случалось, что расплачивались с ним только продуктами. Все сложнее стало добираться в родную Красеновку. Встречи с женой становились реже и реже.

Чуть не окончились трагедией выступления в Бердянске. Хотя там у Ивана имелся солидный покровитель, который и пригласил его на гастроли – огромным почитателем таланта борца являлся владелец местной крупной табачной фабрики. Прямо во время выступления в зал ворвались налетевшие на город махновцы. Они, угрожая оружием, нагло согнали зрителей и заняли их места. Программа представления их не устраивала. Выстрелами в воздух и криками они прогнали с манежа клоунов. Банде анархистов хотелось посмотреть борьбу.

– Поддубного давай! Поддубного сюда! – послышались пьяные крики, для пущей убедительности еще и стреляли в воздух.

Директор цирка трясущимися губами уговаривал Ивана Максимовича:

– Придется выйти. Я же ничего не могу сделать.

Наскоро переодевшись, Поддубный вышел на манеж. Коверный объявил его выход и выход борца-напарника. Последнего тут же освистали, и ему пришлось покинуть арену. Иван стоял один на один с пьяной вооруженной толпой. И тут поднялся со своего места сам батька Махно. Невысокий, с длинными волосами, с острым колючим взглядом, на удивление, абсолютно трезвый.

– Братья, – обратился он к своим бойцам. – Мы же с вами знаем, что в этом буржуазном цирке все куплено. И звание чемпиона мира тоже. Это полный обман. А мы строим новый мир. Анархия – мать порядка. Пусть попробует сразиться с одним из наших. Вот тогда посмотрим, где правда.

Предложение прошло «на ура». Сразу же стали предлагать кандидатуры. Постепенно выкрики слились в синхрон.

– Грыцька выставляем! Грыцька!

Поддубный смотрел на сброд, заполнивший зал. Это было страшное зрелище, что-то вроде разбушевавшейся стихии, хотя и обычная цирковая публика особо благородными манерами похвастать не может. На бортик арены взобрался грузный, могучий махновец, тот самый Грыцько, в чью победу свято верили анархисты. Он был могуч, с этим следовало согласиться, мог любого смять лишь одним своим весом. Но пропитое похмельное лицо свидетельствовало, что его запала надолго не хватит.

Махно сам дал сигнал к началу схватки. Иван Максимович мог бы положить Грыцька на лопатки сразу, он умел использовать силу противника против него самого, но стал тянуть время. Следовало хорошенько подумать, стоит ли выигрывать. Махновцы – народ горячий, могли после победы вывести во двор и поставить к стенке, а то и пристрелить прямо на манеже. С них станется.

Грыцько густо дышал перегаром и чесноком, широко ставил ноги, пытался, обхватив Ивана, оторвать его от земли.

«Может, самое время поддаться? – мелькнула в голове предательская мысль. – Пять минут позора, зато жив останешься».

Искушение проиграть было большим. Умирать никому не хочется. Но это значило бы предать себя, перечеркнуть все, что до этого делал. К чему тогда было раньше упрямиться, отказываться от договорных схваток и больших денег, наживать себе среди импресарио славу склочного и несговорчивого борца?

– Будь что будет, – решил Иван и перешел в наступление.