Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание

И ужасное положение Ильина, и убийство в Марселе югославского короля Александра I Карагеоргиевича повергли Шмелева в отчаяние. Вновь он терял силы для сопротивления, вновь рушилась вера, вновь почувствовал опустошенность, вновь решил, что мир брошен, что всё во власти случая и злой человеческой воли. Действительно, на свете счастья нет, но нет и покоя и воли. Он даже не мог читать Евангелие.

Не стремясь, как писал Пушкин, себе присвоить ум чужой, он принялся искать спасение, новые силы и новые жизненные смыслы и у Шекспира, и в мифологии, у Геродота… все-таки лучше мифология, но только не вопросы о жизни и смерти у мыслителей… В ноябре он попросил совета у Ильина: что почитать, чтобы напитало душу? Так и писал: «Лучше Гомера — не знаю. Евангелие — не могу, сейчас не могу. Хорошую старую книгу»[436]. Он вспомнил о Гете и перечитал «Фауста», но оказалось, что все наивно, все о малом: «А Фауст — дурак — пустышка! Болтун! А Мефистофель — жалкий „Приготовишка“!»[437]

XV Младороссы Третья сила ИМКА Труды и дни «Старый Валаам»

Воля Ильина, его здравый смысл, умение расставить все точки над i, умение ободрять — все это укрепляло Шмелева. После тяжело пережитого отчаяния он возвращался к мыслям о своей миссии, о воспитании молодых эмигрантов. Бальмонт как-то высказал надежду на то, что объявится некий русский юноша, который изменит мир. И Шмелеву хотелось в это верить, потому, как он полагал, ради мыслящей молодежи должна быть создана национальная газета, необходимо объединение национальных сил.

Тогда он смотрел в сторону одной газеты, другой и видел, что самыми бессильными в эмиграции оказались охранители, государственники — те, кто стоял на позициях православия, самодержавия и народности. Он негодовал: не можем связать веника! народы, выдумавшие только шашлык и чихирь, и те имеют свой национальный центр! левые ведут свою линию, а среди национально мыслящих — разброд! Он торопил Ильина: «Русский колокол» должен выходить быстрее, ведь при выпуске одного номера в три месяца — это лишь благостные удары, толпой забываемые. В 1930-х годах Шмелев убеждал себя в том, что новый мир будет рождаться в страшных муках, целое поколение лишится покоя — но хочет ли это новое поколение покоя?.. это поколение ищет бури!

Он наблюдал за брожением молодых сил, но мало что его удовлетворяло. Да и он был лишним в молодежных станах. В 1934 году его внимание привлек один факт. Коммунистами по инициативе журналиста П. Вайян-Кутюрье в зале Мютюалите на пять тысяч мест было устроено собрание, на котором председательствовали писатели Андре Жид и Андре Мальро, советских писателей представлял Илья Эренбург. Обсуждали советскую литературу. По распространившимся среди эмигрантов слухам, собралось десять тысяч, было много молодежи. Во время речи Эренбурга, как сообщалось в «Последних новостях», возникла драка, на эстраду выбежали молодые люди, исполнили «Песнь сибирских партизан», «Варшавянку», «Песнь о вещем Олеге». Они и аплодисменты сорвали, и вызвали смех, поскольку пели на франко-советский лад. По всей видимости, это были младороссы.

Шмелев присматривался к младороссам, издававшим свою «Младоросскую искру». Это было движение эмигрантской молодежи во главе с Александром Львовичем Казем-Беком. Оно возникло в Мюнхене в 1923 году как «Союз молодой России», в 1925-м у него появилось новое название «Союз младороссов». Казем-Бек возглавил его в 1929 году, а в 1934-м Союз стал Младоросской партией, выступавшей за восстановление в России монархии, но — и это настораживало Шмелева — выдвинувшей лозунг «Царь и Советы». Новые идеалы?.. Еще в 1927 году Шмелев написал статью «Как нам быть?», в которой рассуждал о том, что новое поколение ждет новых идеалов, без идеалов оно существовать не сможет в силу специфики национального сознания: «…оно же русское поколение!» Но — Советы?..

С начала 1930-х годов у младороссов внешне проявлялись повадки фашизма, национал-большевизма. Молодые люди носили голубые рубашки, Казем-Бека приветствовали стоя, выстраивались в ряд и выбрасывали правую руку вверх, приветствуя: «Вождь!» И все это на фоне профашистских ультраправых организаций французов. 6 февраля 1934 года в Париже прошла манифестация фашистов, по поводу которой Гиппиус писала: «Уж не говоря о нас, русских пришельцах, — сами французы еще не разобрались, кажется, в смысле событий…»[438]