Иван-силач

Эрих фон Нефф 

Иван-силач

 

            Он родился почти в пять с половиной килограммов весом. Настоящий богатырь. Породой в деда пошел, наверное.

Его дед по отцовской линии, Кирилл, был моряком, ходил на корабле от Владивостока до Америки. В Сан-Франциско прихотливая судьба свела его ненадолго с Ярким Цветком, женщиной из племени навахо, что жила по соседству с молоканами в районе Рашен-Хилл. Когда, почти два года спустя, он вернулся в Сан-Франциско, то снова встретил ее – но уже не одну.

            – Твой сын, – сказала она просто, держа на руках черноволосого мальчугана.

            Яркий Цветок хотела отправить сына в резервацию, к своему племени, однако Кирилл и слышать об этом не желал. Однажды ночью он забрал сына с собой на борт корабля и увез на другой конец мира, в Россию. Яркий Цветок вернулась в резервацию одна. Больше они не виделись.

Мальчику дали имя Максим; он вырос, не зная родной матери, чужая земля стала ему родиной. Молодость Максима пришлась на бурные годы Гражданской войны; ветры революции занесли его на другой конец страны, сражался он на стороне красных, бился с белофиннами в Карелии, а после войны остался строить Карельскую трудовую коммуну. Это был отец Ивана.

Со стороны же его матери, Ольги, не было особой ясности. «Кажется, мы из бурят-монголов», – единственное, что она могла поведать о своей родне. Однако никаких свидетельств ни в подтверждение ее словам, ни против этого, так и не нашлось. А уж какими ветрами ее занесло на Ладогу – бог весть.

Впрочем, родительские родословные были для Ивана все равно что сказки.

            С ранних лет Иван работал в родном колхозе; своей невероятной физической силе особого значения не придавал, принимая ее как данное от природы. Чем он действительно гордился, так это своими способностями в механике: только лишь по звуку работы двигателя, Иван сразу мог определить, где кроется неполадка, а на сваренных им металлических деталях даже самый придирчивый глаз не мог разглядеть шва.

            Наверное, вот так, в колхозной механической мастерской, могла пройти вся его жизнь. Но кто знает заранее, что ему уготовано?..

            …22 июня 1941 года началась война, впоследствии названная Великой Отечественной.

Вскоре со всей страны к линии фронта длинными железными змеями потянулись поезда, полные наскоро мобилизованных солдат, что еще вчера были рабочими и колхозниками. Были там и те, кто никак не мог усидеть на месте; они порой шумно спорили, порой истерично веселились, а иногда, несмотря на строгий запрет, ухитрялись раздобыть выпивку. Но были и те, что просто молча сидели, погруженные в тяжелые раздумья, и невидящими взглядами смотрели на проносящиеся за окнами среднерусские поля и перелески. В одном из идущих на фронт поездов ехал и Иван.

            Любой армии во все времена нужны такие солдаты как Иван, хотя исход всех сражений зависит, как правило, от совершенно обычных людей.

Будь Иван в Сан-Франциско вскоре после налета японцев на Пёрл-Харбор, он увидел бы, как новобранцы выстраивались в ряд перед зданием паромного терминала. Артиллерийский сержант из Корпуса морской пехоты прохаживался вдоль строя, выбирая самых рослых. Указывая, он коротко бросал: «Ты. Шаг вперед». Когда сержант прошел мимо, один из отобранных попытался было незаметно отступить, но солдаты берегового патруля были начеку и вернули его в строй. Оставшихся разделили на две шеренги; слева встал главный старшина ВМС, справа – армейский мастер-сержант. «Все, кто с моей стороны, призваны в армию», - сказал мастер-сержант. «Все, кто с моей стороны, призваны во флот, - сказал главный старшина. – Шагом марш на медосмотр». Новобранцев маршем провели к ожидавшим их фургонам. Окажись в том строю Иван, его непременно призвали бы в морскую пехоту*.

Боевым крещением Ивана стала битва под Москвой. Была зима; стоял лютый мороз. Но Ивану это было нипочем, он как будто вовсе не замечал холода. Позже, когда Красная армия перешла в контрнаступление, Иван был ранен. Шальная пуля едва зацепила его правое плечо, но он споткнулся и упал на зазубренный каменный осколок, каких частые взрывы плодили тысячами, серьезно повредив руку в предплечье. Иван даже не посчитал это за серьезное ранение, он намеревался остаться в строю, но лейтенант, его взводный, был иного мнения. «Какой от тебя прок, товарищ солдат, если рана загноится? Отправляйся в лазарет, а эту грязную тряпку сними – от нее рана чище не становится».

            Пока Иван добирался до лазарета, трясясь в кузове попутного грузовика, рана его открылась и снова стала кровоточить. Теперь без чистой перевязки точно было не обойтись. Какой-то грубоватый сержант указал Ивану санитарную палатку. Приподняв полог, чтобы войти, Иван увидел ряд железных коек – пустых, покрытых кровавыми пятнами. Кто был здесь до него? Выжили они или нет? В одном Иван был уверен: уж он-то точно выйдет отсюда на своих двоих, он вернется к своим боевым товарищам. Он сел на одну из коек и задумался о тех, чья засохшая кровь пропитала заскорузлые простыни.

            Внезапно брезентовый полог снова откинулся, и в палатку вошла медсестра. Взглянув на нее лишь мельком, Иван снова опустил голову и сказал:

            – Сестричка, дорогая, мне бы только повязку сменить.

            Когда медсестра подошла ближе, он почувствовал приятный слабый аромат, непохожий на духи, от ее кожи веяло запахом цветов. Не проронив ни слова, привычными движениями она стала расстегивать его телогрейку.

            – Это я и сам могу, – запротестовал было Иван.

            Но когда попытался это сделать, острая боль пронзила его раненую руку. Ему ничего не оставалось, кроме как смущенно принять помощь медсестры. Она помогла ему раздеться, а когда сняла с Ивана гимнастерку, то на мгновение замерла, с удивлением разглядывая его мощный торс: грудь была похожа на бочку, руки бугрились мускулами. Медсестра аккуратно прикоснулась к плечу Ивана, осматривая раны. Ссадина, оставленная пулей, серьезных опасений не вызывала, но вот осколок камня глубоко пропорол мышцу, и рана была загрязнена.

            – Будет немного больно, – предупредила медсестра.

            – Ну так закончите поскорее, – усмехнулся Иван.

            Она стала промывать рану от грязи, бережно придерживая его руку своей. Это касание казалось таким уверенным и успокаивающим, что перед ним отступала даже боль.

            Пока медсестра занималась его ранами, Иван исподволь разглядывал ее саму. У нее были черные глаза, и черные, как вороново крыло, волосы, полные губы. Красивая, наверняка из городских. Зачем она работала медсестрой, когда у нее были все шансы стать женой дородного офицера и жить в тепле и достатке, вдали от войны? Иван ощутил неожиданное возбуждение, волна дрожи прокатилась вдоль позвоночника – и ниже. Медсестра закрепила повязку. Неужели ему уже было пора уходить?

            Но она вдруг сказала:

            – Теперь снимите брюки.

            – Минуточку, зачем? – в смущении запротестовал Иван. – Вы сделали перевязку, я должен идти.

            – А я должна закончить осмотр. Вы могли повредить ногу. Вот здесь. – Она больно надавила на его бедро. – Чувствуете?

            – Ох! Да.

            Она была права. Ведь так? В конце концов, он действительно мог повредить бедро при падении и не заметить ушиба из-за боли в руке.

            Медсестра вздохнула.

            – Ну, если вы отказываетесь мне помочь…

            Она заставила Ивана лечь на спину, сняла с него башмаки, чему он даже не сопротивлялся, а затем начала стаскивать с него штаны.

            – Эй! Синяк же на бедре!

            – По распоряжению врача я должна провести полный осмотр. – И она решительно сдернула с него исподнее.

            Иван попытался оглядеть себя, но не увидел ничего, выбивающегося из нормы, кроме темного синяка – там, где медсестра надавила пальцем. Он чувствовал себя совершенно по-дурацки, лежа голым на койке, с неуместной эрекцией. Иван был растерян и смущен; уставившись на брезентовый палаточный верх, он надеялся, что этот осмотр поскорее закончится, и можно будет натянуть брюки и всю остальную форму и вернуться в свою часть.

            Он услышал шорох одежды, а в следующее мгновение медсестра вдруг оказалась на нем верхом, ее полные упругие груди прижались к его щекам.

            – Целуй! – повелительно сказала она, прижимая к его губам твердый сосок.

            Он подчинился, ошеломленный. Затем она скользнула ниже, оседлала его бедра, уперлась ладонями ему в грудь, и начала раскачиваться, двигаясь вверх и вниз, все быстрее и быстрее. Острые ногти впились в его грудь, словно когти хищной птицы. Он не смог сдержать сладострастный стон. И еще один. Затем время как будто остановилось, и он стал соскальзывать в забытьё.

            – Вставай. Вставай и одевайся. Тебя ждут в твоей части.

            Иван вынырнул из наваждения, огляделся. Женщина стояла чуть поодаль, одежда – в безукоризненном порядке. Один ее вид заставлял отказаться от возражений. После всего, что было, Иван снова ощутил неловкость, одеваясь под ее пристальным взглядом. А она разглядывала его тело с явным любованием.

            – Скажи мне как тебя зовут, – попросила она. – Имя и фамилию. Откуда ты? В какой части служишь?

            Все еще смущенный, Иван пробормотал ответ, едва ли не заикаясь. Но тут же, рассердившись сам на себя, требовательно спросил:

            – А саму-то тебя как звать? И откуда ты? Черт, я тоже хочу знать хоть что-то о тебе. Говори, ну же!

            – Татьяна. Это все, что тебе нужно знать. Мы встретимся после войны, если судьба так распорядится. – В ее глазах появилось не то задумчивое, не то мечтательное выражение. – Только бы все получилось. Надеюсь, у меня будет ребёнок.

            – Что?

            Неслышными легкими шагами она подошла к Ивану, прижала ладонь к его щеке и запечатлела на шее несколько быстрых поцелуев.

            – Помни меня.

            Затем расстегнула полог палатки – и ушла, не оглянувшись. Он никому не рассказал о том, что произошло, и хотя порой ловил себя на мысли о нежной медсестре, однако искать новой встречи не осмеливался. Почему – кто знает.

            Война шла своим чередом; Красная Армия наступала. Часть, в которой служил Иван, воевала в Восточной Пруссии. Один случай накрепко врезался ему в память. Он обыскивал огромный жилой дом на какой-то ферме и наткнулся на девчонку, совсем еще подростка, прятавшуюся в шкафу. Она лопотала что-то по-немецки и смотрела на него с мольбой и страхом. Иван слышал тяжелый топот башмаков других солдат. Он прекрасно знал незавидную судьбу девчонки. Он знал, что ей чертовски повезет, если озлобленные солдаты не придумают для маленькой немки что-то похуже изнасилования. Иван застрелил её, в сердце. Из милосердия, как он пытался себя убедить. Но легче не становилось. Почему это выпало ему? Почему именно ему?

            Великая война, что тянулась долгих четыре года, – кончилась.

Иван прошел всю войну без серьезных ранений. Были в его жизни другие женщины, другие случайные встречи. Но вспоминал он лишь одну.

Спустя год – удивительный год мирной жизни – Иван водил трактор в колхозе, а временами, неизменно вспоминая при этом довоенные годы, подрабатывал механиком. Его талант снискал себе уважение среди товарищей, а однажды ему даже доверили чинить машину, принадлежавшую МГБ.

            Дом, который достался Ивану, когда он вернулся в деревню после демобилизации, был невелик и требовал серьезного ремонта. Родительский дом, что стоял на той же улице, был и больше и крепче. Но родители Ивана не пережили войну, а в доме уже жили другие хозяева. Председатель колхоза, отписавший Ивану старую развалюху, на его вопрос о родительском доме лишь неодобрительно хмыкнул, словно говоря: «Ты, может, и получил пару медалей на войне, но здесь ты ничуть не лучше других». И теперь, вечерами, отработав смену в колхозе, Иван занимался починкой дома. Он подбирал обрезки досок везде, где только можно, любая щепка шла в дело, и даже вся незатейливая мебель была сделана Иваном собственноручно. Впрочем, он старался, чтобы его жилище никак не выделялось на фоне остальных: это все еще был скромный, небольшой домишка, хоть и полностью обновленный. У немца или американца он, пожалуй, вызвал бы презрительное фырканье, однако японец восхитился бы элегантной простотой его прямых линий.

            То день был как многие другие. Иван совершенно вымотался, он почти не спал последние время, занимаясь починкой колхозного трактора. Из мастерской трактор забрал Олег, никудышный водитель, который ничего не понимал в моторах, да и не хотел. А это значило только одно: не сегодня, так завтра машину придется чинить заново.

            Впрочем, это все потом. Сейчас он просто хотел спать. Прилечь хотя бы на часок. Он вытер руки засаленной тряпкой, закрыл мастерскую и отправился домой. Женщину он увидел издалека. Она торопилась ему навстречу, почти бежала. И с ней была девочка лет восьми, которую она тащила за руку. Иван застыл на месте. Не может быть. Неужели это она? Или он просто спит на ходу? Она бежала к нему, а он был не в силах двинуться с места.

            – Иван. Ваня. Разве ты меня не узнаешь?

            – Татьяна? Таня… Это в самом деле ты… Но как ты меня нашла?

            Он вдруг почувствовал, как его пнули в ногу. Раз и другой.

            – Это моя мама! Моя! Отстань!

            Иван удивленно взглянул вниз. Девочка, сердито нахмурившись, снова пнула его под колено, а затем еще ударила по ноге маленьким кулачком. В детских чертах безошибочно узнавалась стоящая рядом взрослая женщина.

            – Твоя дочь, – сказала Татьяна.

            – Скорее, твоя. На меня она совсем не похожа.

            – Она сильная. Совсем как ты.

            Ну что ж, по крайней мере, приходилось признать, что бить и пинаться девчонка умела как следует.

            – Лиза, прекрати. Это твой папа.

            – А вот и нет, мой папа умер на войне!

            Женщина быстро и пронзительно взглянула на Ивана.

            – Это я ей так сказала. Знаешь, было время я думала, что ты погиб. Тогда, под Москвой, с фронта дошли слухи, будто вся ваша рота пала в бою.

            – Так и было. Уцелел только я да еще пара человек.

            Иван поднял девчонку на руки. Та, не раздумывая, стукнула его по носу, а потом разревелась.

            – Но я не сдавалась, – медленно проговорила Татьяна. – Искала, спрашивала. Даже сюда перебралась. Узнала, что в сельскую школу учитель нужен – ну и поехала…

            На следующий день они подали заявление в сельсовет и расписались через месяц.

 

*****

           

– Иди сюда, Лиза. Я научу тебя, как за себя постоять.

            Иван прекрасно помнил, как в свое время любимым развлечением всех мальчишек в школе было ловить девчонок и стягивать с них трусики на глазах у всех. Теперь у него самого была дочь, а значит, он должен был сделать все возможное, чтобы этого не произошло и с ней. Он сильно сомневался, что даже после войны мысли взрослеющих мальчишек направились по другому руслу. Дед Кирилл научился отменно боксировать еще во время своих рейсов в Сан-Франциско. По традиции дед обучил своего сына, а тот – Ивана, хотя последний и был уверен, что в бою с профессиональным боксером ему несдобровать. Впрочем, ему только было нужно научить дочь давать отпор обидчикам. Характер у не был бойцовский, Иван при первой встрече в этом убедился. И в прыжках через скакалку Лиза была настоящим профессионалом, так что за работу ног волноваться не стоило. Боксерской груши у Ивана, разумеется, не было, так что пришлось выкручиваться с помощью подручных средств. Он нашел старую рыболовную сеть, завернул в нее футбольный мяч и закрепил все это веревками на удобной для дочери высоте: одна веревка, зацепленная за крюк на потолке, держала конструкцию в воздухе, другая, намотанная вокруг круглого кольца двери в погреб, создавала натяжение, придавая упругость своеобразной боксерской груше.

            У Татьяны это нововведение в доме не вызвало ничего, кроме ошеломления и неприязни.

            – Ты чему ребенка учить вздумал? Не думай, что эта штука останется в доме. Как закончите свою возню – снимай, и чтобы больше я её здесь не видела!

            Боксерских перчаток, конечно, не было тоже, а потому для занятий Лизе пришлось использовать пару старых кожаных рукавиц.

 Мысли о защите дочери в конце концов проникли и в сны Ивана. Однажды утром он проснулся, вздрогнув, как от толчка. Ему снова снилась его старая школа и мальчишки – его одноклассники – зажимавшие девчонок в углу и щипавшие их за мягкие места. Они тогда уже были старше. Петр – никому этот бугай не разрешал называть себя Петей – подкрался к девчонке по имени Майя со спины, облапил и стиснул своими ручищами ее грудь. Перед глазами Ивана стояло лицо той девчонки, застывшее в испуге, искаженное гримасой отвращения. И слезы в её глазах. А учительница ничего не сказала; она как будто ничего и не заметила. Помогли бы Майе упражнения с боксерской грушей? Иван подумал, что вряд ли. Значит, дочь нужно было учить защищать себя иначе.

            Первой же фразой, которую Лиза услышала по приходу из школы, было:

            – Даже не рассчитывай больше колотить по мячу в вонючей сетке. Папа придумал что-то новенькое.

            Однако папы еще не было дома, и вскоре девочка уже помогала матери на кухне, хотя внутри и кипела не получившая выхода энергия, которая взаперти превратилась в агрессию. Не в силах усидеть на месте, она вышла на улицу под предлогом того, что нужно было наколоть дров. Ей хотелось ударить что-нибудь. Ударить сильно. Что угодно: деревяшку, свой мяч. Мать. Вестники плохих вестей часто представляются врагами в детском сознании.

            Наконец Иван вернулся домой после трудового дня.

            – Ну-ка, где моя Лизонька?

            – Наверное, занимается. Давно пора, – получил он ворчливый ответ.

            Иван глянул из окна на двор и внезапно заметил маленькую фигурку дочери.

            – Или нет.

            Он вышел на крыльцо.

            – Вот ты где, маленькая. Почему ты не делаешь уроки? Мама расстраивается.

            – Я хочу грушу обратно. Хочу, чтобы ты меня учил ее бить!

            – От груши пользы немного. Если тебя кто-то схватит, ты что же, ввяжешься в крупную драку?

            – Да!

            – Это тебе так просто с рук не сойдет, если учителя прибегут на шум и увидят, как ты колотишь мальчишек. Но я придумал кое-что другое.

            – Что? – Глаза девочки загорелись любопытством.

            – Ударь меня.

            – Не буду!

            – Нужно научиться бить быстро, чтобы никто даже не заметил, откуда прилетел удар. Неожиданность – главное преимущество. Если обидчик сбит с толку, он отступает быстрее, чем если ему просто крепко досталось. Давай, Лизонька. Мой живот – боксерская груша. Колоти, что есть сил. Заодно и узнаем, как сильно ты бьешь. Давай, вот так. – Иван со свистом рассек воздух тяжелым кулаком, показывая пример. – Теперь ты.

            Маленькие кулачки принялись осыпать ударами живот мужчины.

            – Бей. Вот так, а теперь быстрее. Используй все тело, а не только руку. Так, а теперь попробуй левой рукой.

            – Умно придумал, папа! – задыхаясь, с восторгом пропыхтела девочка.

            – Вовсе нет, – воспоминания завозились в голове потревоженным роем. – Вот один мой друг, Лёва, он был головастый. Скорее даже, соображал просто быстрее остальных. Это на войне было. У нас там не было туалетов, и по нужде все бегали кто куда хотел. Так вот Лёва зашел тогда за какую-то хибару – это было на окраине городка, где мы день-два тому назад разбили лагерь. Только потянулся штаны снимать – два немца навстречу, с винтовками через плечо. В шаге от него. Все втроем уставились друг на друга – только это Лёву и спасло. Там у стены стояли вилы – он немцев буквально за пару секунд ими и заколол.

            – А медаль получил?

            – Позже, – кивнул Иван. – Только не за это. Понимаешь, он расположение части оставил. Да еще без оружия. Никто бы за такой подвиг ему руку не пожал, так что он и помалкивал про тот случай. Но дело-то в том, что он среагировал быстро, почти моментально.

            Иван не стал рассказывать маленькой дочери, как все произошло в действительности. Его добрый товарищ засадил вилами прямо в лица немцам – одному зубья сломали переносицу, вдавив обломки в мозг, другому – глубоко вошли в глаза. Лёва, в минуты опасности становившийся настоящим львом, не был уверен, проткнут ли они толстую ткань униформы, а потому решил не рисковать.

            – Я хочу, чтобы и ты этому научилась, – проговорил Иван. – Действовать быстро, мгновенно. Бей сильнее. Начинай удар с шага. При случае, ударив, сразу отходи, словно ничего и не случилось. И помалкивай о том, что умеешь. Не хвались попусту. И вообще, старайся вести себя потише…

            Так проходили недели. Из недель складывались месяцы. Время от времени за кем-то в колхозе приезжал зловещий черный воронок – те люди уже редко возвращались. Сначала приехали за Никитой, с которым Иван работал в поле, затем за Ритой, женой Константина – та была медсестрой в больнице. Однако, несмотря на это, Иван чувствовал себя вполне спокойно. И у него, и у Татьяны был внушительный список военных заслуг, а кроме того, они никогда не болтали лишнего. Впрочем, как и их дочь.

            – Самое главное, – наставлял ее отец, – никогда не говори ни слова о политике и не повторяй чужие слова. Никогда, договорились?

            – Хорошо, папа.

            Иван помедлил, затем спросил уже мягче:

            – Ну как, пригодились тебе твои крепкие кулачки?

            – Да, папа, – ответила Лиза с такой же лукавой улыбкой, как у отца.

            Порой у Ивана выдавались тихие, спокойные вечера, когда он предавался воспоминаниям о военном времени. Немало картин, въевшихся в его память, он хотел бы забыть, но не мог. Однако были среди них и такие, что заставляли его улыбаться. Он, например, никогда не мог сдержать ухмылку, вспоминая Алексея – балагура, который уверял всех, что выучил китайский язык в борделях. «Уж будьте уверены, я свое в Шанхае не упустил», – говаривал он и принимался болтать с дичайшим акцентом: «Девоцьки, девоцьки. На ноць. Одна девоцька, два девоцьки. Заходиць, хоросий девоцьки!» В те моменты, когда случалась передышка между боями, они любили собраться у костра, поболтать-побалагурить, да вдоволь посмеяться над ужимками Алешки. Тот в лицах изображал ситуации или притворялся хозяйкой китайского борделя, подсаживаясь к кому-то, кокетливо пихая в бок локтем и болтая то на китайском, то на неузнаваемом русском: «О-о-о, какой красивый рюсский мусьцина! Сюда, сюда, красавцик, у меня девоцьки, хоросие, много! Вибирай!» Бывало, он изображал проститутку, хлопал ресницами и, подмигивая, пытался запустить руку кому-то в карман: «Плаци сразу, красавцик, больсе достоинцво – больсе плациць». Солдаты буквально ревели от смеха над его выходками, своим гоготом привлекая всеобщее внимание. Смеялся даже политрук. Во время одного из таких представлений Павел, шутки ради, подкрался сзади и схватил Алексея в обнимку, чем вызвал новый взрыв хохота. Алексей, однако, не растерялся, локотем двинул неожиданному ухажеру в поддых. Тот согнулся пополам от резкой боли, не в силах вздохнуть. Теперь солдаты смеялись уже над ним. «Деньги вперед, красавцик. Девоцьки потом,» – кротко сказал Алексей сначала на китайском, потом на русском.

            Иван усмехнулся, вспоминая историю. Затем посерьёзнел: да вот же, тот самый прием, которому обязательно стоило научить Лизу.

            На следующий день он более настойчиво, чем обычно, звал дочь заниматься.

            – Я кое-что тебе покажу. Смотри. Если мальчишка напал на тебя сзади, схватил и держит – бей его локтем вот сюда, между нижних ребер. Сильно бей, как можешь.

            Вот такая была у Ивана отцовская любовь, такая забота. Что сам умел – тому и дочь учил. Защищайся до последнего. Бей изо всех сил.

 

*****

           

Это был совершенно обычный рабочий день. Иван снова водил старый трактор, мотор то и дело глох, чинить развалину приходилось буквально на ходу. Домой он брел под вечер, едва волоча ноги.

«Странно, – подумал он заходя во двор. – В это время она обычно готовит, а едой не пахнет». Он мог придумать множество причин, по которым Татьяны не оказалось дома. Может быть, она задержалась у соседки Веры, известной на всю деревню сплетницы. А может, зашла в школу – поговорить с учителем об успехах дочери. Или, может быть даже, она в кои-то веки решила пойти в сельский клуб, послушать, как Юрий играет на своей обшарпанной гармони. Но сколько бы объяснений Иван не придумал сам для себя, он знал, что ни одно из них не годилось. Потому что объяснение было только одно. Самое страшное.

Подходя к двери, Иван против воли замедлил шаги, как будто боясь получить подтверждение своей ужасной догадке.

            Он помедлил на пороге. Нерешительно открыл дверь. Лиза бросилась к нему, крепко обхватила ручонками его ногу.

            – Мамы нет! Маму забрали!

            Она плакала навзрыд. Иван положил ладонь на ее подрагивающую голову, бережно погладил по волосам.

            – Мама тебя любит, – сказал он севшим голосом, борясь с подступающими слезами.

            Но почему Татьяна? За что её забрали? Что она сделала? Он спрашивал себя и не находил ответа. За что? А за что раньше забрали Викторию, директора школы, где училась Лиза? Бориса, который сам был участковым? Николая, который был героем войны и смело резал правду-матку невзирая на чины? В чем провинились они? Или их тоже забрали без причины, просто по злой воле?

            «А если арестуют и меня? – подумал Иван. – Что тогда станет с Лизой? Отправят в детский дом? Нет! Ни за что!»

Значит, нельзя давать для этого повода.

            В конце концов, Иван решил притвориться будто не понял, что случилось с Татьяной. Пускай его считают деревенским дурачком, от которого сбежала жена. Пускай думают, что угодно. В сельсовет он шел с тяжелым сердцем, словно на расстрел. Председатель колхоза, плюгавый мужичонка с крысиным лицом, сидел за столом, заваленным бумагами. В кабинете председателя были еще два человека, сидели со скучающим видом. То ли охрана, то ли еще кто.

            – Ну, что надо? – Голос председателя был под стать крысиной внешности – тонкий, писклявый.

            – Жена у меня пропала. Татьяной зовут.

            – Твоя жена – враг народа! – отрезал председатель. – Она арестована за измену. Забудь про нее, она не вернётся.

            Один из охранников ухмыльнулся. Иван угрюмо посмотрел на трубку, что лежала у председателя на столе. Такую же трубку можно было увидеть в руках у Сталина на газетных портретах. Ивану отчаянно хотелось схватить эту трубку и воткнуть длинный чубук председателю в глаз. Он мог бы это сделать, запросто, и нерасторопные охранники не успели бы его остановить. Но что потом? Что станет потом с его дочерью? Нет, он должен был терпеть. Он должен был старательно играть свою роль, даже если это была роль недалекого и покорного колхозника.

            – Отправляйся домой, – скомандовал товарищ председатель своим писклявым голосом. – И скажи спасибо, что тебя самого не тронули. Ты должен был проявить бдительность, товарищ. Ты должен быть достойным гражданином своей страны.

 

            – Лизонька, Лиза, послушай. Я все узнал: мама не вернется.

            – Я знаю, папа. Никто еще не возвращался.

 

            Дни шли за днями, недели за неделями. Еще нескольких жителей деревни арестовали. Иван ждал ареста в любой момент. И был к нему готов.

            Тот вечер был обычным, таким же как остальные. Иван сидел у окна, смотрел, как дочь читает книгу. Она была очень прилежной ученицей. Неудивительно, что в своем классе она была лучшей. Иван услышал звук автомобильного мотора; он приближался. Гадая, кто бы это мог быть в такой час, Иван посмотрел в окно. У него замерло сердце.

«Черная Маруся», проклятый воронок, остановилась напротив его крыльца.

            – Лиза! – страшно прошептал Иван. – Лиза, за мной приехали Скорее… Помни, что я тебе говорил.

            Бах! Бах! Удары сотрясли дверь.

Лиза откинула запор. Дверь распахнулась настежь. На пороге стояли двое в форме.

            – Где твой отец?

            Лиза повернулась, направилась вглубь дома.

            – Папа! К тебе два дяденьки пришли.

            Иван верно рассчитал, что самоуверенный гэбешники не ждут подвоха, они пойдут вслед за девочкой и не станут проверять, не прячется ли кто за открывшейся входной дверью. Так и случилось. Когда двое вошли в дом, Иван, неслышно ступая босыми ногами, подкрался к ним сзади, широко развел руки, а затем разом захватил обе шеи в замок и сдавил что было сил.

            – С-сволочь, - прохрипел один из гэбешников. – С-су…

            Шеи у них были крепкие, они неуклюже возились, пытаясь высвободиться. Но Иван держал их мертвой хваткой и только сдавливал все сильнее. Скоро все было кончено; оба безжизненно обвисли на сгибах локтей Ивана. Он уложил мёртвые тела на пол и принялся спешно обыскивать. Забрал оружие, ключи от машины. Следовало поторапливаться: гэбешников вскоре могли хватиться сослуживцы.

            Самое необходимое было собрано заранее. Иван быстро оделся, жестом велел Лизе выходить на улицу, к машине. Затем встал между двух мертвых тел, снова подхватил их за шеи на сгибы локтей, поднял повыше и тоже побрел к воронку, подволакивая ноги. От колоссального напряжения по спине струился пот. От тяжести сводило мышцы. В этот поздний час со стороны должно было казаться, словно это его уводят двое конвоиров, а не наоборот. В какой-то момент он едва не уронил одного из мертвецов, и только чудовищным усилием не дал телу упасть. Прижав его собой к машине, Иван сумел открыть дверь и впихнуть на заднее сиденье одного из мертвецов. Затем подтолкнул к проему дочь – легонько, но с виду небрежно. Так, словно ее тоже забирали вместе с ним. Затем ему пришлось действовать быстрее. Хромая, он нетерпеливо подошел к переднему пассажирскому сиденью и втолкнул туда второго мертвеца – мышцы взвыли от облегчения. Иван обошел машину, пряча лицо и пытаясь шагать как можно увереннее, сел на место водителя, и вот уже черный воронок, сливаясь с темнотой, отъехал от крыльца.

            Те немногие соседи, которые осмелились наблюдать эту сцену, видели лишь, как Ивана, очевидно, вслед за женой, забирают двое из МГБ. Они видели только – или думали, что видели – что его вместе с дочерью вталкивают в машину, и что один из конвоиров садится на заднее сидение, а другой, тычком впихнув Ивана на переднее, садится за руль и уезжает, не включив фары. Совершенно привычная картина. Никто не подумал бы истолковать её иначе. Иван очень на это рассчитывал.

            Ведя машину, Иван не мог перестать думать о дочери, что сидела позади рядом с мертвецом. В салоне было темно, он не видел, что она делает. Отворачивается, стараясь не смотреть на мертвое тело? Или в ярости лупит, мстя за страх и унижение?

            Отъехав подальше от деревни, Иван остановился, вышел из машины. Открыл заднюю дверцу и выпустил дочь наружу. Она выскочила с явным облегчением.

            – Получилось, папа, – прошептала она. – У нас получилось.

            – Да… Получилось…

            Хорошо, что все случилось ночью, а иначе… Впрочем, ничего еще не кончилось.

            Иван знал, что следует торопиться. Он не рассказывал дочери, что задумал – просто из предосторожности, на случай, если что-то пойдет не так. Он огляделся по сторонам –  да, вот тот самый камень причудливой формы, который он заприметил ранее. Должно быть, где то здесь, за камнем… Иван пнул землю носком ботинка, вырывая рукоятку лопаты. Этой лопатой он откидал землю с дощатого настила, прикрывающего давно выкопанную глубокую яму: на дне лежала канистра с бензином и воронка. Горючее он копил много дней, сливая по чуть-чуть из топливных баков машин в колхозной мастерской, пока канистра не наполнилась под пробку. Лиза наблюдала за ним, широко раскрыв глаза. Иван усмехнулся.

            – Да, Лизонька. Папа обо всем подумал заранее.

            Иван долил бак воронка, канистру с остатками горючего запихнул в багажник. Теперь бензина должно было хватить на всю дорогу; без машины, на своих двоих, далеко не убежишь.

            Коченеющие тела гэбешников показались ему тяжелее, чем раньше. Так вот, получается, что значит выражение «мертвый груз»? Иван отволок оба трупа в яму, уложил одного поверх другого, затем принялся забрасывать землей импровизированную могилу. Работал он сноровисто: сказать по правде, хоронить людей ему было не впервой. Когда яма почти заполнилась, Иван бросил лопату и остаток земли нагреб сверху руками. Грязные доски он зашвырнул подальше в поле.

            Потом они поехали дальше, по темной ночной дороге. Молчали, обоим было не до разговоров. Так прошел час, может быть, даже больше. Впереди показалась развилка дороги. Черт! Иван выругался про себя. Которая дорога? Он боялся ошибиться.

В стороне от дороги стояла небольшая покосившаяся лачужка. Кажется, в окне мелькнул огонек свечи. Иван остановил машину на обочине и направился к дому прямо через запущенный огород. Иван прихватил с собой синюю фуражку, принадлежавшую одному из гэбешников. Одет он был в старую, оставшуюся еще с войны, гимнастерку, полинявшую от бесчисленных стирок, без погон. Иван еще дома подумал переодеться в форму сотрудников МГБ, но сразу понял, что она будет слишком мала. Так и схоронил обоих в их родном обмундировании.

            Иван забарабанил в дверь и вскоре услышал шаркающие шаги. Дверь отворила старуха – точь-в-точь Баба-Яга из старых сказок: сгорбленная, но вовсе не хрупкая, коренастая, с огромной бородавкой, из которой рос толстый волос, и с выцветшим красным платком на голове. В комнате было совсем пусто, лишь лавка да стол, на котором стоял огарок дрожащей свечи; от всего дома гнетуще веяло нищетой.

            – Зачем пришел? – неожиданно резко, по-вороньи, каркнула старуха. – За сыном моим явился? Или за мужем? Так их уж и нет давно, еще на войне померли! И девиц здесь для тебя тоже нет, так что проваливай!

            – У меня приказ от Министерства Госбезопасности. Еду к финской границе с проверкой. Тут на дороге нет ни знаков, ни указателей. В какую сторону мне поворачивать? Отвечай, быстро.

            Иван старался произнести это уверенным и равнодушным тоном, которым, как ему представлялось, разговаривают представители власти. Но старуху ему обмануть не удалось.

            – Нет, меня не проведешь. Ни из какого ты не из министерства. Уж этих-то я за версту узнаю. Зачем тебе надобно к границе? Сбежать удумал, вражина? Спрятаться? Пошел прочь! Лучше сам сдайся, а не то я сама на тебя донесу!

            – Ради бога, бабушка…

            – Нет! У меня и мужа убили, и сына тоже убили! А ты чем лучше?

            Иван тупо пялился на старуху; он не знал, что ему теперь делать. Не было никакой возможности урезонить спятившую бабку. И пути назад тоже не было. Если их схватят – то его, несомненно, ждет расстрел, а о том, что случится с дочерью, Ивану и подумать было страшно. Черт, ну почему его угораздило повстречать эту проклятую ведьму?

            Иван решился: выход был только один. Старуху придется убить. Резким движением он протянул обе руки к старухе и сдавил ее тонкую куриную шею. Она выпучила глаза, уставились на него взглядом, полным ненависти и злости. Старая и больная, за жизнь она цеплялась отчаянно: колотила его по рукам, пнула один раз, другой. Потом, наконец, затихла. Иван осторожно уложил старуху на пол. Его широкие ладони не должны были оставить на ее шее отчетливых следов удушения. Может быть, ее найдут не сразу. Может быть, никто не станет внимательно изучать мертвое тело. Просто решат, что у старухи прихватило сердце, и все. Бывает.

            Иван вышел из дома, притворил хлипкую дверь. Взглянул на прояснившееся небо – оно было усеяно звездами. Его дед, моряк на торговом судне, проведший большую часть своей жизни в море, когда-то обучил его отца азам морской навигации. А отец, в свою очередь, научил этому Ивана. Теперь это знание пригодилось. И если Большая Медведица – там, а Полярная звезда – вон там… тогда на развилке нужно свернуть направо.

            – Тебе сказали дорогу, папа?

            – Да, Лизонька, да. Сказали. Старенькая бабушка сказала, куда нам с тобой ехать. Не знаю…Не знаю, что бы мы без нее делали.

            Собственный голос показался Ивану чужим. Пусть. Все лучше, чем правда.

            Иван вел машину, стараясь не потерять проселок, а мысли вновь и вновь возвращались к жене. За что ее арестовали? Кем она была до войны? Он не знал о ней почти ничего; она избегала рассказывать о себе. Одна случайная встреча во время войны, любовь… Была ли это любовь?.. Но ведь она каким-то образом сумела разыскать его снова… Зачем? Иван соображал не слишком быстро, но он всегда доискивался до причины. Это было все равно что чинить сломавшуюся машину. Нужно найти причину.

Вот только не всегда получается ее найти.

Почему пришли за ним самим? Чем он не угодил Советской власти? Он ведь ничего предосудительного не делал. Работал в колхозе, был на войне.

На войне… Тогда случалось всякое.

            Ему вспомнился один примечательный случай. В расположении части обнаружился большой камень. Солдаты, меряясь силой, пытались его поднять. Но ни один даже не смог сдвинуть камень с места.

            – Спорю на что угодно, уж Иван-то наверняка поднимет, – сказал один.

            – Черта с два, – возразил другой. – Даже ему эту глыбу нипочем не поднять.

            Заметив Ивана, бродящего неподалеку, первый солдат подозвал его и под скрытые усмешки товарищей заявил:

            – Взводный приказал, чтобы ты перетащил эту каменюку на десять метров в сторону. Тут будет полевая кухня.

            – Что за черт? Кухню можно разбить где угодно.

            – Приказ есть приказ.

            Иван досадливо поморщился, подошел к камню. Присел, обхватил камень руками и поднял его с тяжелым вздохом. Затем, пройдя указанные десять метров, с облегчением бросил наземь тяжелую ношу.

Толпа за спиной взорвалась одобрительными криками.

            – Вот так-то!

            – Здоров парнище!

            – Отдавайте деньги, дурачье! Это вас отучит сомневаться в Иване!

            – С какой это стати – деньги? Нас надули!

            – Надули? Ну так идите, попробуйте сами поднять!

            Выкрики переросли в потасовку. Наконец, Ивану это надоело, и он повысил голос, чтобы перекричать остальных.

            – Даже я больше не сумею поднять этот камень, так что хватит спорить!

            Он сделал притворную попытку поднять глыбу.

            – Видите? Сначала я мог, а теперь не могу. Диалектический материализм, которому нас учит коммунистическая партия. Кончайте балаган.

            Эти его слова услышал политрук, который подошел, чтобы узнать причину громкого шума во вверенном подразделении.

            – Ну что, товарищи солдаты, усвоили урок? – едко произнес он. – Это была демонстрация диалектического материализма в действии. Запомните как следует.

            Иван задумался. А вдруг те, кто проиграл деньги, захотели свести с ним счеты? Или политрук, который довольно скоро понял, что солдаты лишь смеются над его патриотическими речами, может он захотел поквитаться? Да кто угодно по любой причине мог написать донос в госбезопасность. И кто это был, Ивану уже никогда не узнать.

            Погрузившись в мысли, Иван едва не пропустил дорожный знак, уведомляющий о приближении к границе. Он и сам не ожидал, что доберется так скоро. Хотя, не так уж и мало времени прошло. Иван бросил короткий взгляд назад; небо на востоке начинало светлеть, ночь была почти на исходе.

Россия, Родина – вся она осталась позади. Он любил свою страну – несмотря ни на что. Любил её песни, любил родной язык. И запахи леса, и простор полей. И свой народ он тоже любил. Но не всех людей, без исключения. Были плохие люди, что творили зло. Именно из-за них теперь ему приходилось бежать.

            Впереди показался контрольно-пропускной пункт. Большая будка, в окнах которой горел яркий свет; тяжелые ворота, по обе стороны которых тянулся забор из колючей проволоки; вооруженный автоматом пограничник на посту. И неизвестно, сколько их еще внутри КПП.

Черт! У Ивана были два пистолета, которые он забрал у сотрудников МГБ. Оружие лежало рядом, на соседнем сиденье. Иван сбросил скорость. Продолжая управлять одной рукой, другую он положил на рукоять пистолета, поставил оружие на боевой взвод. Пограничник на КПП рассматривал приближающуюся машину в бинокль. Проклятье! Поворачивать назад было поздно.

Иван остановил машину немного не доезжая КПП, мотор глушить не стал. Пограничник неторопливо двинулся навстречу.

            – Лиза, послушай, – громким шепотом сказал Иван, не поворачивая головы. – Лучше было бы тебя спрятать между сиденьями, на полу, но теперь уже поздно. Держись спокойно, ничего не бойся. Запомни: ты – дочь офицера госбезопасности. Поняла?

            – Да, папа.

            – Не бойся, – повторил Иван. – Открой окно, то, что справа.

            Пограничник подошел, посветил фонарем, рассматривая сидящих в машине. Требовательно спросил:

            - Кто такие? Что здесь делаете?

            Синяя фуражка с красным околышем, что едва держалась у Ивана на голове, явно привлекла его внимание. Но больший интерес вызвала Лиза, съежившаяся на заднем сиденье.

            – Что за девчонка? Куда везешь?

            – Это моя дочь, – сказал Иван. – Она серьезно больна. Я везу её в больницу.

            – Куда, в Финляндию? – В голосе пограничника слышалось очевидное недоверие. – Что, товарищам из госбезопасности советские больницы уже не годятся?

            Из будки КПП вышел другой пограничник; за ним – еще один.

«Вот и всё, – сказал Иван сам себе. – Конец».

Он проклят. Он убил ту несчастную старуху ни за что. Что теперь делать? Безрассудно кинуться на вооруженных пограничников, чтобы они его застрелили? Но что тогда станет с Лизой, его бедной маленькой Лизой?

            Пограничник, полагаясь на приближающихся товарищей, беспечно достал из кармана пачку папирос. Иван выстрелил ему в грудь, практически не целясь, в упор. Лиза тонко вскрикнула, согнулась на своем сиденье, зажимая ладошками уши. Иван несколько раз выстрелил в окно с ее стороны, не особенно надеясь в кого-то попасть. Пограничники, пригибаясь, бросились врассыпную. Иван бросил пистолет и на полную выжал газ. Мотор взревел; машина рванулась с места, набирая скорость. Расстояния как раз хватило, чтобы разогнаться и протаранить ворота, с этим Иван рассчитал верно.

            Вжав голову в плечи, он гнал вперед. Нет, он не хотел умирать. Только не сегодня. Когда-нибудь потом, наверняка, его настигнет заслуженная кара за тех, кого он убил. За русскую старуху. За немецкую девочку. Но только не за сотрудников МГБ и не за пограничника. Это были солдаты. Враги. Как те немецкие солдаты, которых Иван убивал на войне. За их убийство он не чувствовал вины.

 

             Через пару километров впереди показался другой КПП. Финский. Иван остановил машину. Руки болели от страшного напряжения в мышцах. Сложно поверить: последний участок пути они ехали на спущенном колесе, чтобы не опрокинуться в кювет, руль пришлось держать мёртвой хваткой. Машину окружили финские пограничники; они были настороже, оружие держали наизготовку. Один из пограничников резко и требовательно спросил на ломаном русском:

            – Ты, НКВД, зачем сюда приехать? Кто девочка с тобой?

            – Дочь. Это моя дочь Лиза. – Голос Ивана дрогнул. – Нам… нам нельзя возвращаться.

            Пограничник внимательно посмотрел Ивану в лицо, потом понимающе кивнул.

           

            Позже Иван рассказал свою историю пограничному офицеру. Почти все, начиная с ареста жены и заканчивая побегом на машине МГБ. Только про задушенную старуху ни словом не обмолвился. Финн слушал его очень внимательно, напоследок спросил:

            – Что можешь работать Финляндия?

            – Могу землю обрабатывать. Могу машины чинить.

            – А-а-а, хорошо, такие люди хорошо. Нужные. – Финн одобрительно покивал. – Руки большие. Сильный. Будешь хороший фермер. Как звать? Скажи имя.

            – Иван.

            – Много русские звать Иван.

            – Что же, тогда… – Он ненадолго задумался, потом решительно сказал. – Тогда зовите меня, как все, – Иван-силач.

 

 

 

 

 

 

 

 

* Сцена военного призыва в Сан-Франциско основана на рассказе моего друга, Мюррея Бенто, который в годы войны был призван во флот. Мистер Бенто, как и я, является членом сан-францисского велоклуба “Wheelman” (прим. автора).