Иван-Царевич

Поглядел Иван на запоры да на засовы, коими была та дверь обложена. В душе его совесть с жалостью боролась, страх - с любопытством. И хоть не давал он обещанья не отпирать запертых дверей (а кабы и давал, иные честней нарушить, нежели соблюсти), но чуяло его сердце: не одобрит жена этого поступка. Как же быть-то? Взять да и мимо чужой беды пройти?.. Не тот у него характер. Закрыл Иван глаза, пошептал молитву - авось легче станет. Не помогла молитва. И начал он ключ подбирать.

Кто б мог подумать, что ключ так скоро отыщется!.. Торопливыми пальцами вставил его в скважину. Ржавый замок хоть со скрипом, но подался. Иван мигом сбросил засовы, осталось отпереть саму дверь. И тут его сомненье взяло. Последний шаг, и пути назад уж не будет.

Сквозь дубовую дверь еще один жалобный стон прорвался, и царевич больше не мешкал: рванул на себя ручку и дверь отворил. Изнутри холодом повеяло. Сняв со стены лучину, заглянул он в дверь. Сперва увидал только тьму кромешную да собственную неверную тень в огоньке чадящей лучины. Но скоро глаза привыкли ко мраку, что-то всколыхнулось в сердце его, в голову точно пчелиный рой напустили... Висел пред ним прикованный к стене узник.

Маленький, дряхлый старикашка, кожа да кости, да нос торчит, словно клинок. На этаком теле и блохе поживиться нечем. Седая голова на грудь свесилась, усы ниже подбородка обвисли, борода аж до колен стелется. И прикован тот старец двенадцатью цепями (по две на запястьях, по две на лодыжках, две на поясе да две на шее) к железному крюку, вбитому в потолочную балку. И замкнуты те цепи на большой замок поболе головы узника.

Иван глядел, не веря глазам своим, до тех пор, покуда гул в голове не стал нестерпим. С тем, что Марья Моревна, подобно зятьям его, не совсем такова, какою кажется, он давно смирился, да и к тому, что она правит царством-государством да войны ведет, начал помаленьку привыкать, но мыслимое ль дело человека замуровать заживо! Ежели станет отпираться: мол, ни об чем не ведала, отец полонил старика еще при жизни, а ей строго-настрого наказал ничего в подземелье не трогать,- какой же дурак в это поверит? Столько лет нипочем не выжил бы узник - помер бы с голоду и жажды... А может, здесь за каждой дверью людей понапихано?

Старец вдруг приподнял голову и открыл глаза; они слезились в свете лучины. Вгляделся узник в дверной проем, хотя Иван-царевич был уверен, что пока видят очи его лишь яркое пламя, озарившее темницу.

- Сжалься, мил человек! - взмолился он слабым, дрожащим голосом.-Яви милосердие, дай напиться. Почитай, цельных десять лет ни милосердия, ни глотка водицы, знать, скоро от жажды помру!

До какого ж бессердечия дойти надобно, чтоб на такие отчаянные мольбы да не откликнуться! Ужо будет ему о чем потолковать с Марьей Моревною, как она домой возвернется!.. Взгляд его упал на полную до краев бадейку с водой. Вина б ему теперь, да где ж его взять, а вода тут, под рукою, и вроде чистая, для утоленья жажды сойдет. Но из чего он пить-то станет? Никакого сосуда, окромя этой самой бадейки, в узилище не нашлося. Делать нечего, поднял Иван бадейку, отлил малость, чтоб не расплескать, и поднес к губам узника.

Тот осушил бадью одним махом. У Ивана в голове еще пуще зазвенело, он было убрал бадейку, но несчастный старик уставился на нее, как на животворящий крест.

- Мало! - выдохнул он.- Жажда моя столь велика, что не утолить ее одним ведром. Сделай милость, поднеси еще!

Наполнил Иван второй раз ведро и подал висящему на цепях. Тот опять выпил все до капли и еще попросил:

- Одно-единое - тогда в прежнюю силу войду! И впрямь, хоть вода у него по бороде текла, старик изрядно взбодрился. Воистину приятно творить добро такой малостью. Поднеся узнику третью бадейку, он с довольной улыбкою глядел, как тот смакует каждую каплю. Выхлебав всю воду, старик дух перевел.

- Вот и воротилась ко мне былая силушка. Благодарствуй, Иван-царевич.

Бадейка выпала из рук, едва услыхал Иван свое имя. На языке вертелся вопрос, но в голове и так прояснилось, понял он, что натворил.

- Желаешь знать, кто я таков и откуда имя твое мне ведомо? - Голос у старика был уж не жалобный, а холодный, как зима.- Узнай, царевич, мое имя, тогда и поймешь. Прозывают меня Кощеем Бессмертным!

Распрямился он, невзирая на удерживающие оковы, потом они и впрямь перестали его удерживать, ибо повел плечами, встряхнул руками, притопнул ногами да и сбросил железа, будто веревки подгнившие. А как стих звон цепей на каменном полу, Кощей Бессмертный пригладил бороду и улыбнулся одними губами.

Иван опомнился, кинулся вон, захлопнул дверь и навесил на нее все замки и засовы, какие найти смог. Потом привалился к стене, запыхавшись. Но сердце остановилось в груди, когда почуял он запах гари и каленого железа. На глазах его все засовы да петли дверные раскалились докрасна, потом добела, потом будто восковые сделались и потекли огненным потоком, оставляя на дереве черные подпалины. Рухнула дверь дубовая.