Иван-Царевич

Обласкали его в святых пределах, накормили, обогрели. О зятьях услыхал он одно хорошее, даже чародейство монахи в вину им не ставили. Причину сему он уяснил, когда повел его игумен осматривать церковь. Куда ни кинь взор, везде изображенья сокола, орла и ворона — то на иконных окладах, то на резных столбах, обложенных золотым листом, изукрашенных каменьями самоцветными. Оказалось, всех троих братьев в той церкви крестили, и хоть игумен заверил его, что слыхом не слыхал ни о каком Стрельцине, однако же Иван и прежде подозревал, что женихи сестрицам не совсем с неба свалились, а теперь утвердился в своих догадках.

А что перепало с того главному управителю — Бог ведает...

— Почта, Ваше Царское Величество.

Царь Александр полистал письма и поднял глаза на Стрельцина. Пергаментные свитки с вензелями да гербами, все честь по чести. Прибыли издалека, да уж больно скоро, словно бы в насмешку над временем.

— И как тебе это удается, Дмитрий Василич? Стрельцин скромно опустил глаза долу.

— Ну ладно, этот вопрос снимаю. Ответь на другой: зачем?

На сей раз первый министр и главный мудрец не стал глаза прятать.

— Как зачем, царь-надежа? Чтоб царство оберегать да обо всем сведенья иметь. Знание — сила, сила — спокойствие, так-то.

Царь кивнул.

— Ну а сына моего твое знанье убережет? Стрельцин помедлил.

— Чего не знаю, того не знаю, светлейший. По крайности, будем в курсе.

А Иван все ехал и ехал на восток. Лишь на одиннадцатый день пути увидал долгожданные палаты с крепостной оградою. Черные все, от черепичной крыши и до последнего камня стен, а широкие врата подбиты гвоздями черненого железа и выкрашены свежей угольно-черной краскою. У ворот высокая черноствольная сосна стоит, а на вершине сидит ворон и глаз с усталого путника не спускает.

Иван осадил Бурку, но не рассмеялся и рукою не махнул: в торжественной тишине это показалось неуместным. Потому соскользнул он с коня и чинно поклонился в пояс. А ворон расправил над ним черные крылья и бесшумно слетел вниз. Грянулся трижды оземь и предстал ему красавцем, с ног до головы одетым в черное. Поглядев на Ивана мудрыми очами, поклонился он ответно.

— Будь здоров на множество лет, шурин,- молвил Михаил Ворон.- Оборони тебя Бог от всякого зла.

Царевич перекрестился благочестиво и только тогда позволил себе улыбнуться.

— Покуда оборонял, коль не считать мух да комаров.

— Неужто боле в пути никто не донимал? Стало быть, мой средний братец ныне поумерил свою радость при встречах с роднёю, а старший бросил ради забавы окатывать людей в бане ледяною водой?

Тут уж Иван не сдержал звонкого смеха.

— Не то чтоб поумерил, не то чтоб совсем бросил, но это пережить можно. Видно, правду бают, что мудрый человек все про своих братьев ведает.

— Правду,- подтвердил Ворон.- А еще мудрей тот, кто все ведает про сестер своих. Пойдем же в палаты, покуда Ленушка не истомилась ожиданьем да не сбросила нас обоих в крепостной ров.- Он небрежно кивнул на черную стоячую воду, солнечными бликами подсвеченную.- Тут по моему веленью недавно все вычистили да свежей рыбы напустили, но проверять, хорошо ль моя челядь приказы исполняет, не больно-то мне охота.

Ежели Катерина-царевна выучилась у мужа любезному обхождению, Лизавета заразилась его веселостью, то младшая сестра (Иван понял это с первой минуты) переняла мудрое спокойствие Ворона. Она поджидала гостя в темной горнице размером поболе, чем тронная зала царя Александра в Хорлове, в кресле с высокою спинкой, которое, конечно, троном не было, но становилось таковым от гордой ее посадки. Иван от того кресла глаз оторвать не мог.

Резного эбенового дерева, изукрашено старинным китайским серебром и костью с бивней древнего мамонта, чьи останки до сих пор находят на заснеженных восточных равнинах. Мудрецы говорят, что в незапамятные времена, когда на земле было теплее и уютнее, населяли ее мамонты. А теперь повымерли, оставив людям свои бивни на память... Но Ивану лучше всякого мудреца было известно, что с наступленьем холодов не перевелись чудеса на этой земле.

— Возмужал, окреп,- молвила Елена-царевна, не трогаясь с места.- Дальние странствия тебе на пользу. В бытность мою в Хорлове юнцом безбородым ходил, а ныне мужчину пред собой вижу.

Она соизволила наконец подняться, шурша серебристо-черным шелком платья, и еще с минуту молча оглядывала брата. И вдруг, отбросив прочь горделивое достоинство, кинулась к нему, повисла на шее. А когда выпустила из сестринских объятий, заученная холодность вернулась к ней, то и дело борясь со счастливой улыбкою. Вот приложила руку к нежной щечке, зарумянившейся от соприкосновения с Ивановой десятидневной щетиною.

— И безбородым отнюдь не назовешь. Да, вырос мой маленький братец. Сестры уж докладывали, а мне не терпелось самой удостовериться. Выходит, правы были. Да и я права: странствия тебе пристали, Иванушка.- Потерла Елена оцарапанную щеку, и снова заиграла на устах ее с детства знакомая усмешка.- А борода нет. Сбрей-ка ее да в баню. От тебя взмыленным конем пахнет.