Иван-Царевич

Татарин был одним из высоких гостей на первом, наиболее пышном и наименее успешном для сватовства хорловском пиру. Пригласил его царь Александр скорее из политических соображений, ибо никому, включая самих татар, не хватило бы ума надеяться, что одна из царских дочек предпочтет его большеглазым и белолицым христианам. Мангую был ему нужен, дабы показать неким белолицым и большеглазым, что царь хорловский имеет друзей не только среди христиан, стало быть, никому, кто осмелится бросить царю вызов, это даром не пройдет. Татарский хан понял его побужденья, как понимал, что восход солнца возвещает утро, а дождь является предвестником сырости, однако же приличия соблюл помылся и принарядился ради праздника.

Теперь он был в том же шелковом халате, видно, с того раза так его и не менял. Как бы в подтверждение его догадки, пахнуло в воздухе немытым телом. Халат персидский надел хан поверх чешуйчатой кольчуги, на нем теперь виднелось множество прорех и красно-бурых пятен засохшей крови. Кровь, несомненно, имела прямое отношение к Мангую Темиру, однако же, как справедливо подозревал Иван, вряд ли являлась его собственной.

В отличие от той, коей пропитались его рукава. Царевич услыхал, как треснул на нем кафтан, когда кланялся Мангую Темиру над лукой седла, по счастью, довольно высокой, а то бы нипочем не удержаться ему на хребте Бурки. Наверно, все же много крови потерял он — шибко голова кружится. Недаром Темир кликнул своих людей, и те, возникнув из ниоткуда, ссадили его с седла.

Покамест волокли в юрту, слышал он гортанные выкрики: видно, те, кто взяли его в полон, гневались, что добыча из рук уплывает, а Мангую Темир отвечал им по-русски:

— Скоты! Кто вам дозволил так обращаться с пленным?.. Смелость его испытать хотели? А ежели б после вашего испытанья не за что стало выкуп запрашивать?.. Вай! Прочь с глаз моих, покуда не лишился Великий Хан десятерых слуг!

Вослед за дробным топотом копыт воцарилась тишина, и царевич впал в полудрему, затмившую любопытство. Чьи-то пальцы схватили его за подбородок, поддерживая безвольно свесившуюся голову, повернули ее так и эдак, потом выпустили.

— Мы ведь с тобой знакомы, русский, нет? — вновь услыхал он голос Мангую Темира.- Ты из Хорлова. Царский сын. Помню-помню. В прошлом годе ты мне все вина в кубок подливал. А теперь глянь-ка на себя!

Иван возрадовался, что нету в степном лагере зерцал немецкого стекла. Коли уж татарину вид его не понравился, значит, не далеко ушел он от покойника. Колотье под мышками не проходило. Сдерживая стоны, призвал Иван на помощь все свое достоинство.

— Да чего глядеть? Удовольствие, думаю, не великое. Хан хрипло рассмеялся и ударил в ладоши. Оба звука болью отдались в черепе Ивана, но одной меньше, одной больше — не все ль равно? Зазвенела новая цепь команд, и где-то меж сном и явью осознал он, что внесли его во тьму юрты.

Никогда не мечталось ему побывать в хоромах татарских, но теперь он от слабости и против них не возражал. Юрта, куда поместили его, принадлежала, видать, самому ильхану, ибо размером была поболе, чем остальные в лагере, к тому ж на колеса поставлена, чтоб не разбирать, покамест лагерь кочует на другую стоянку. Посему внутреннее убранство не носило временного отпечатка, а было удобным на грани роскоши.

Его опустили на мягкие подушки. Появился старый татарин с кожаным мешком, почему-то напомнившим Ивану сундучок лекаря. Догадка его подтвердилась, когда старик, наклонив голову, изрек:

— Юки, врач.

Он осмотрел царевича, перебинтовал руки и грудь с быстротой и ловкостью, предполагавшей немалый опыт в обращении с колотыми ранами.

Либо Юки — главный лекарь их войска, либо личный врач самого Мангую. Во время перевязки он бубнил что-то себе под нос, и никакие расспросы Ивана не находили отклика: верно, «врач» — единственное русское слово в его запасе. По тону догадался Иван, что старик, в согласии с мненьем ильхана, недоволен действиями татарского дозора. Лекарь он лекарь и есть: даже когда неприятеля пользует, сердится на тех, кто заставил его заняться своей работою.

Видя, что продолжать разговор со старым Юки бессмысленно, Иван откинулся на подушки и не издал ни единого стона, пока врач накладывал повязки. В конце лечения он почувствовал себя настолько лучше, что даже запротестовал, когда поднесли ему пиалу кумыса, настоянного на горьких травах. Но с Юки не так-то просто было сладить. Отказ пациента он воспринял как вызов своей непререкаемой власти и, несмотря на отсутствие общего языка, дал царевичу понять, что лекарство можно и через воронку влить, но уж тогда придется царскому сыну расстаться со своим гордым достоинством.

Иван поразмыслил минуту-другую, потом, улыбнувшись, взял пиалу и осушил ее залпом.