Иван-Царевич и С.Волк

На него глянула небритая черная морда с золотыми кольцами в распухшем носу, нижней губе и левом ухе, к которым было невозможно прикоснуться. Теперь он понял, чем объяснялся его таинственный акцент.

Минисингер чуть не заплакал от жалости к себе.

– Сертов Мк... Мак... ниггер!.. Это он! Больсе некому! Насколько я помню... Помню... Или не помню... Стоп его серную дусу не принял Памфамир-Памфалон, стоп его...

– И верно, Гарри!

В полумраке подвала появилось нечто белое, воздушное, с бледно-голубым ореолом вокруг хорошенькой головки.

– Допрое утро, благородный княсь, – склонил голову менестрель. Может, хоть Серый ЭТО не заметит...

– А мы ведь все эти три дня беспокоились за тебя...

– СКОЛЬКО?!?!?!

– Три. Сейчас идет четвертый. А что?

– Если это одна ис твоих... суток, то...

– Да ты что, Гарри, какие шутки, мы Муру всю плешь проели, чтобы он узнал, в какую тюрьму тебя бросили, а ты говоришь – шутки! А, кстати, что это у тебя с лицом? Тебя пытали? Кошмар какой-то...

– А мне нрависса! Это сейсяс самый писк. Для мусественных и благородных.

– Хи-хи. Бесса ме мачо.

– Гарри, я принес тебе пива! Как ты себя чувствуешь? – с небес первого этажа по скрипучей лестнице спустился его ангел-хранитель с большим глиняным кувшином.

– Спасибо, Сансес, осень плохо.

– Попей, тебе будет лучше!

– Ты хосесь сказать, я наконес умру? – с трагическим видом певец припал к широкому горлышку посудины.

– Может, ты кушать хочешь? – заботливо поинтересовался Санчес.

Минисингер поперхнулся.

– Нес!

– Ну, смотри, – пожал плечами Волк, достал из кармана банан в шоколаде и смачно облизнул его. – Тогда допивай, и пойдем.

Пиво полилось на грудь.

– Кх-кх-кх-кхуда?

– К мастеру Иоганну домой.

– В первый же день они с дедом нашли тот пергамент с изображением медальона, и мы уже отдали его ювелиру – моему двоюродному дяде Гензелю – он совершенно точно сказал, что через три дня сможет изготовить такой же, и его останется только передать новому хозяину, – рассказывал Санчес, бережно лупя мини-сингера по широкой спине.

– А у мастера Иоганна мы будем писать пьесу для театра "Молния". Это же была твоя идея, помнишь, – продолжил Серый. – Про Шарлеманей, про принцев и про возмездие. В стихах и четырех актах с прологом и эпилогом. Мастер Варас уже послал поварят к нему, к папе Карло и к Муру. А заодно расскажешь, где ты пропадал все это время, и кто тебя так изукрасил.

– И где его можно найти, – присоединился Санчес. – Кольцо я куплю по дороге.

Творческий процесс продолжался третий час подряд.

– ...Нет, она сама бы не потопрала бы сиросу на дороке. А если потопрала бы, то не усыновила! – убеждал всех протрезвевший в первом приближении мини-сингер.

– А как тогда быть? – яростно вопрошал Волк. – На этом же строится вся наша пьеса! Надо убедить зрителей, что так оно действительно было, а не иначе!

– Тут нужен какой-то знак, – решил Гугенберг. – Даже знамение.

– В смысле? С кистями и золотыми единорогами на черном фоне?

– В смысле, предзнаменование. Ну, удар грома там среди ясного неба, например, или вещий сон, или слепой старец, выходящий из темного леса – я читал, так всегда бывает, перед тем, как случиться чему-нибудь важному.

– Какой вессий старес, Гуген, ты сево, это же средневековье, это уже лет двести, как не в моде! – замахал на него руками Гарри.

– А что вы предлагаете в таком случае? – вопросил сеньор Гарджуло, перечеркивая и выбрасывая в корзину очередную страницу.

– Сень сьево-нибудь отса – самый писк. Словессе, эффектно, и дохоссиво. Пьесы без сеней отсов, или, на хутой конес, дедусек, обресены ныне на провал. Я в эсом ассолютно уверен.

– Ну, ладно, будет тень отца инфанта. Она явится к королеве за день до сражения и предречет... Что они там обычно предрекают, Юджин?

– Голод, мор, язву желудка, повышение налогов, засуху, потоп... – начал перечислять офицер.

– Хватит. Пишите, папа Карло.

– Что писать?

– Все. Ненужное потом вычеркнем.

– Сергий, а как он к ней явится за день до сражения, если он тогда он был еще жив? – вдруг засомневался Санчес. – Давай, он на следующий день придет, а?

– Не. На следующий день поздно будет.

– Серес сяс – самое луссее.

– Ладно, через час – так через час.

– Пишите ремарку, сеньор Гарджуло – перед королевой появляется призрак отца инфанта.

– О, горе мне, поверсен я коварссвом, пригрел я анаконту на грути... – продолжил диктовать Гарри, старательно оттопыривая при каждом слоге пронзенную золотым кольцом с серебряным сердечком нижнюю губу. Больше всего на свете ему хотелось забросить эту мерзкую побрякушку с проклятьями, призывающими голод, мор, язву желудка, повышение налогов, засуху, потоп и прочие вселенские катаклизмы на голову его самозваного земляка, но, как говаривал Шарлемань – слово – не воробей, не вырубишь топором, и перед горящими восхищенно-завистливыми глазами Санчеса назад ходу не было. И он стоически продолжал:

– ...ево улыпка – слесы крокотильи, а поселуй – тарантула укус...

– "Поселуй" пишется с одной "с", или с двумя? – прервал полет вдохновения директор театра.

– Сево? – не понял Гарри.

– А это что такое? – вытаращил глаза Мур, заглянув в рукопись.