Иван-Царевич и С. Волк

Не веря своим глазам, смотрел он на только что появившегося из кувшина — а откуда же еще! — человека.

И это был не Иванушка.

— Ты кто? — непослушными губами только и смог выговорить он.

— Я — Фарух. Купец. Начинающий…

— А где Иван?

— Заместитель джина? Не знаю… Он там был, но когда я туда попал, его там не было, — исчерпывающе объяснил он.

— А ты сам-то как туда попал? — сердито потребовал ответа Волк, уперев руки в боки.

— Не знаю, — честно признался начинающий купец. — Я падал в пропасть, и вдруг… очутился там. В комнате.

И тут страшное подозрение закралось ему в голову.

— Это мой кувшин! — быстро протянул он руку, чтобы вожделенный сосуд никуда от него нечаянно не ушел, но пальцы его сомкнулись на пустоте.

— Это мой кувшин, — мрачно объяснил ему Серый, сжимая до боли в пальцах рукоять меча. Его взгляд даже не говорил, а кричал о том, что разница между начинающим купцом и заканчивающим купцом может быть всего в одном точном ударе.

— Так бы сразу и сказали… — все схватив на лету, сильно побледнел и сделал инстинктивно шаг назад Фарух.

— Где ты видел Ивана в последний раз?

— Н-на корабле… Я вызывал его… чтобы он спас нас от птицы Рух… Потом Семьбаб-мореход бросил меня на этом острове… пока я спал… и меня захватили в рабство… А потом… когда я попытался получить свой… то есть, ваш… я хотел сказать… кувшин… назад… я оступился и повалился в этот провал… А дальше я уже рассказывал… — Фарух растеряно замолк, но тут же спохватился:

— Но мы с вашим другом договаривались, что когда он поменяется местами с джином, я смогу получить этот кувшин!..

— А насчет того, если ТЫ поменяешься местами с джином, вы не договаривались? — недружелюбно поинтересовался Волк.

— П-по-моему, нет…

— Ну, и всё. Отойди, и не мешайся. Купец…

— Но я же… Но как же… А как тогда… — Фарух был готов расплакаться. Этого и следовало ожидать… Размечтался, дурень… А когда с ним ещё было как-то по-другому?.. Под какой же несчастливой звездой, и в какой такой злосчастный день родила его горемычная матушка, что он мается теперь всю свою ничтожную жизнь?..

Огранщик, всё это время с безмолвным участием поглядывавший на него, подошел поближе к Серому и что-то зашептал ему на ухо.

Отрок Сергий состроил кислую мину, но выслушал, вздохнул, и, пробурчав что-то типа «Ходят тут всякие, под ногами путаются», потёр кувшин.

В клубах разноцветного дыма и снопах фейерверков перед ним предстал Шарад во всей своей стометровой красе — в перьях, стразах, пайетках, парче и кружевах, как Филипп Киркоров на бенефисе, и довольный, словно слон после купания.

— Слушаю и повинуюсь, — сложив ладони вместе, с достоинством поклонился он.

— Иди-ка сюда, уважаемый, — поманил его к себе Волк, и джин быстро уменьшился до человеческих размеров и присел на край своего кувшина.

— Так чего тебе надо, коммерсант? — кивнул головой в сторону Фаруха Серый. — Только покороче — нам некогда.

— Я?.. Мне?.. — растерялся Фарух, но тут же собрался с мыслями, понимая, что, как правило, Фарухам такие предложения два раза не делаются. И, если быть точным, такие предложения ему не делались ещё вообще ни одного раза. Он набрал полную грудь воздуха и начал, пункт за пунктом, озвучивать свою мечту:

— Хочу самую большую и самую богатую лавку на всем Шатт-аль-Шейхском базаре, склад, полный товаров, самый большой, красивый и богатый дом в городе, стойла с десятком белых лошадей и верблюдов, прислугу, чтобы моей матушке больше никогда не приходилось работать, и… И… И…

— Ну, что ещё?

Фарух смутился и покраснел до самой тюбетейки.

— А можно, я джину на ушко скажу?..

— Валяй, — щедро махнул рукой Волк.

Фарух робко оглянулся по сторонам — не подслушивает ли кто — и быстро шепнул Шараду несколько слов.

— Всё? — сощурился Волк.

— Всё! — счастливо кивнул начинающий купец, и если бы он улыбнулся еще шире, уголки его рта встретились бы на затылке.

— Шарад, исполни, будь другом, — ухмыляясь, отдал команду непроизвольно заразившийся такой улыбчивостью Серый.

— Слушаюсь и повинуюсь, — тоже улыбаясь в усы, склонил голову джин.

И в тот же самый миг, непостижимым образом не привлекая внимания сотен и тысяч людей на улицах Шатт-аль-Шейха, на базаре, вежливо, но настойчиво потеснив соседей, разукрашенная, как рисунок ребенка, впервые в жизни дорвавшегося до фломастеров, появилась новая лавка.

Недалеко от пристаней вырос, как гриб-крепыш, вместительный глинобитный амбар, у дверей которого, закрытых на тяжелый висячий замок, на бочонке дремал на жаре суровый сторож с большущей палкой.

На самой широкой и чистой улице, ведущей прямо к самому калифскому дворцу, вдруг возник огромный дом с садом, стойлами с верблюдами и скаковыми жеребцами — все как заказывали!

А посреди двора, оглядываясь ошарашено и прижимая к мыльной груди стиральную доску, очутилась Саида-апа, мать молодого Фаруха, который пропал… пропал… Да нет же!.. Вот же он — в богатых одеждах, с кошельком, полным золота, на серебряном поясе, обнимает её, целует и щекочет…

— Премудрый Сулейман!.. — ахнула матушка начинающего, но уже подающего большие надежды купца, и уронила доску в пыль.