Иван-Царевич и С. Волк

— Да-да, конечно!.. — с энтузиазмом поддержал Виктор. — Я вспоминаю своё первое Утро — и до сих пор вздрагиваю!.. Ослепительное великолепие Солнца не должно застать их врасплох!..

— Тебе б не царем быть, а стихоплётом… — пробурчал себе под нос недовольный в силу паршивого настроения всем и вся Волк. — Кстати, я что-то так и не понял — как называется твоя страна? Ну, я имею в виду, та, которую когда-то лишили воды карлики.

Огранщик задумался.

— Не знаю… — с удивлением признался он через пару минут. — Ты знаешь, её название никогда вслух не упоминалось людьми. Старики, наверное, ещё знали, а до нас уже и не дошло… Когда мы говорили о ней, мы всегда называли её просто: «Там, наверху»… Или «Мёртвый Город»… О, Сергий, Сергий… Ты не можешь представить, как давно я не был дома… Если бы ты только знал, как я скучаю по прохладе переходов и галерей, по уютному, домашнему мраку коридоров, по камню вокруг тебя, с которым так хорошо и свободно дышится…

Огранщик осёкся и виновато покосился на Серого.

— Я всё ещё считаю Подземное Королевство своей родиной… — смущенно пожал он плечами. — Как глупо… Наверное, требуется всё-таки время, Сергий Путешественник, чтобы по-настоящему свыкнуться с мыслью, что мы теперь будем жить на поверхности, под Солнцем, как все остальные люди, как жили наши предки…

— Свыкнетесь… — невесело усмехнулся Волк. — У вас выбора не будет.

— Ты уже придумал, как освободить мой народ?

— Не так, чтобы очень… — нехотя сознался тот. — Прилетим туда, вытащим всех на свет белый, а там уж суп от мух отделим…

— А, кстати, почему ты назвал меня царём, Сергий Путешественник? Ты что-то перепутал — я не царь, я огранщик. Правда, говорят, очень хороший, — скромно похвастался заодно Виктор.

— А свои правители среди вас, людей, там, внизу, есть?

— Н-нет… Шахтёры есть… Крестьяне есть… Гончары есть… Сапожники есть… А правителей нет. Нами всегда карлики правили, ты же помнишь…

— Ну, вот. Вы же не хотите, чтобы карлики вами и наверху правили?

— Нет, конечно! — чуть не выкрикнул Огранщик, не успел Серый и договорить.

— Ну, вот видишь. А царь народу нужен. Вот тебя и назначим. Ты не против?

— Я не знаю… Я никогда никем не командовал… И, тем более, не правил…

— Заодно и попробуешь. Не обещаю, что понравится, но должен же кто-то делать и тяжелую работу, — повел плечом Волк. — Не всем же ткать-ковать-пахать.

— Ну, если ты так считаешь… Я постараюсь… — всё ещё сомневаясь в правильности принятого решения, неуверенно проговорил Виктор.

— Ну, вот и договорились, — хлопнул Серый его по коленке.

Тут он хотел было встать, считая, что разговор окончен и что время настолько позднее, что уже раннее, но Виктор, секунду помявшись, набрался смелости и легонько придержал его за рукав.

— Сергий… Дозволь мне такую дерзость… Задать вопрос… Но я хочу понять…

— Валяй, — вяло махнул рукой Волк и отвернулся, догадываясь, о чём может пойти речь.

— Почему ты не кажешься весёлым? Ведь твой друг, которого мы уже не чаяли и видеть, нашелся, вернулся целым и невредимым, перенеся такие опасные приключения и путешествия, которые в моей голове и не укладываются… Ты так долго искал его, так хотел увидеть, и вот теперь… Ты не рад. Почему? Из-за своей сестры?

— Если бы у меня была такая сестра, как эта выдра, я бы попросил Шарада забрать меня к себе… — покривился Серый и сплюнул. — Не нужен он этой Ленке, что тут неясного. И Ленка ему не нужна. Только он этого понимать не хочет, в отличие от тебя, и даже не пытается. И не слушает, когда ему умные люди советы дают. Пожалеет, да поздно будет, — мрачно предрёк смутные беды грядущего Волк и рывком поднялся на ноги.

— Пошли спать, ваше будущее величество. Уже вставать через три часа, а у нас ещё ни в одном глазу… Это пусть царский сын наш с балкона на звёзды стишки бубнит сам себе под нос — а у нормальных людей есть занятия и поважнее.

И, поёжившись от ночного холодка, Серый поднял воротник куртки, засунул руки в карманы штанов, и побрёл, не оглядываясь, к дому.

Разбуженный дружеским пинком в дверь своей комнатки, Иванушка, не открывая глаз, приподнялся на лежанке, поёжился от утренней прохлады, на ощупь нашёл на полу сапоги и снова обрушился на подушку, придавленный то ли подзадержавшейся усталостью, то ли тяжелыми мыслями.

Прошло уже почти пятнадцать часов с момента их памятного визита к калифу, а он всё ещё не пришёл к окончательному выводу — радоваться ему надо, или огорчаться.