Иван Царевич и Серый Волк

– Оппортунист ты! – возмутился Кляев. – Оппортунист, это ещё не враг народа, – не остался в долгу Самоедов. – Шараев с Веркой устроили разборки, а я, видишь ли, должен оказаться крайним. – Так как же всё-таки эта «девушка» ожила? – не отставал от художника Царевич. – Случайно, – задёргался в кресле Мишка. – Я же вам говорил: зашла ко мне соседка Евочка, выкурить сигаретку тайком от родителей. И я машинально стал рисовать с девочки «крокодилиху». Ты же сам творец, Иван, и должен меня понять. Всё получилось непроизвольно. Рисунок Евочке страшно понравился, она сразу же уловила сходство… Вот тут и началась совершенно неожиданно меня страшная метаморфоза.

– А перед этим ты кормил девушку Еву молодильными яблоками, чтобы пробудить в ней сексуальное влечение, – дополнил картину происшествия Царевич, – И действительно аппетит в «крокодилихе» пробудился, но не сексуальный, а самый что ни на есть гастрономический. И она решила тобой пообедать. – Зря мы ей помешали, – хмыкнул Кляев, внимательно слушавший художника и писателя.

Самоедов обиженно дёрнул носом, демонстрируя неприятие двусмысленных шуток по поводу попавшего в переделку Пигмалиона, едва не съеденного своей Галатеей.

– Я же не виноват, что кругом сплошные монстры и оборотни, которым сожрать несчастного художника, что раз плюнуть.

Намекал сукин сын конечно на Царевича, который намёк понял и признал даже отчасти справедливым, но терзаться угрызениями совести стал. Мозги Ивана сейчас были заняты совсем иной проблемой. Не приходилось сомневаться, что именно Верка и Шараев являются главными игроками разворачивающейся эпопеи, а Костенко, Ираида Полесская и все прочие лишь второстепенные персонажи.

– А больше ты соседку Еву яблоками не кормил? – Я не псих, – возмутился Самоедов, – Ей же понравилось быть монстрихой. И теперь если она этих яблок наестся, то многим не поздоровится.

Разговор был прерван на самом интересном месте появлением вакханок из стриптиз-бара «Афродита» во главе с прекрасной Еленой, которая оправдала предсказания Самоедова и явилась в заколдованный замок для знакомства с магами и чародеями лучшей во Вселенной Игирийской школы.

– Клево, – сказала Елена, с восхищением оглядывая помещение раз в десять превосходящее размерами студенческую столовую, ныне возведенную в ранг стриптиз бара. Последнее тоже было, конечно, метаморфозой, но жиденькой. Вполне в духе мелкого мага Киндеряя-Костенко, который ни художественным вкусом, ни могуществом не мог соперничать с феей Морганой. Царевич заподозрил, что его бывшая супруга весь этот безумный хоровод затеяла именно из-за жилплощади. Как только Вера Михайловна Царевич поняла, что есть средство превратить фантазии мужа в реальные квадратные меры, тут уж никакие угрозы и препятствия со стороны чистой и нечистой силы не могли ее остановить. И теперь пусть весь мир рухнет, но Вера Михайловна будет пить чай на жилплощади, по меньшей мере, в квадратный километр и даже собачьей будки, из принадлежащего ей по праву, не отдаст. Если Царевичу память не изменяла, то кроме Кощеева замка с садом он, а точнее его лирический герой королевич Жан, обещал фее Моргане ещё и замок этого Магона, который стоял где-то на Чёртовой горе и был связан чуть ли не с преисподней. Судя по этим обещаниям, Царевич тогда планировал написать продолжение «Колдовского замка», но помешала свадьба и связанные с нею приятные хлопоты.

– Настоящее золото? – спросила Елена, оглаживая спинку предложенного ей кресла из мамонтовой кости. – Здесь, девушка, фальшивого не держат, – обиделся за хозяйку лорд Базиль, – Тот, кто в совершенстве владеет магическими науками, может себе позволить и не такое.

Зря, между прочим, Васька вылез со своими поучениями. У вакханок из бара «Афродита» и без того глаза разгорелись на Веркину роскошь. И понять девочек можно, ну что они видели в своей жизни, кроме мелких халуп новуаришей. В Кремль их не пустят, в Эрмитаж они сами не пойдут, так что дворец феи Морганы, то ли воображаемый, то ли настоящий, это единственное место, где они могут приобщиться к культуре. Эта пришедшая в голову мысль показалась Царевичу интересной, ибо он всегда ощущал в себе склонность к просветительству и искал формы выражения, доступные для восприятия нынешней не обременённой знаниями молодёжи. Впрочем, молодежь, что нынешняя, что прошлая, что будущая всегда не обременена знаниями и, в этом, наверное, её преимущество перед людьми пожившими и попривыкшими воспринимать мир лишь в знакомых с детства формах и красках. И любую метаморфозу эти пожившие воспринимают, как крах всего и вся, хотя этот крах, всего лишь мировоззренческий.