Иван Царевич и Серый Волк

– Стыдно, Самоедов, – укорила художника Верка. – Ты единственный здесь неженатый мужчина. Мы не можем послать к девушке этих баранов, они своими рогами произведут на Еву негативное впечатление. А потом, какая разница съест тебя сам Вельзевул или его самозваная невеста. По-моему, мужчине приятнее быть съеденным женщиной. – Протестую, – взвизгнул Мишка. – Кабы это была женщина, я бы пошёл, но это же монстриха. А с монстрихой пусть борются офицеры ФСБ, это их профессиональный долг, они за это зарплату получают. А потом Евочка лесбиянка, я это знаю совершенно точно. – Да что вы его слушаете, – нахмурилась Верка. – Забросим в комнату, а там пусть будет то, что будет. Если этому сукину сыну хватит мужского обаяния, значит, будет жить, ну а если не хватит, то на нет и суда нет.

– Как эта нет суда?! – возмутился Самоедов. – Но есть и божий суд, наперсники разврата, и он придёт, если вы отважитесь на чудовищное насилие против художника и гражданина.

Царевичу, честно говоря, было жаль Мишку Самоедова, который, к слову, хоть и был кругом виноват, но всё-таки не заслуживал столь жестокой участи. Есть же, в конце концов, гуманистические принципы. Хотя, очень может быть, в аду эти принципы как раз не действуют. Во всяком случае, Верка и Наташка были настроены весьма решительно и вполне способны были исполнить свою угрозу применения мер физического воздействия против несчастного художника. Бараны-охранники уже поигрывали мускулами и ждали только команды, чтобы наброситься на Самоедова.

– Может её пристрелить, – неуверенно предложил Костенко. – Если она уже однажды превратилась в девушку после смерти, то почему бы ни попробовать убить её во второй раз.

– Нет, – покачала головой Верка. – Мы сейчас находимся в совершенно другом мире, и убийство «крокодилихи» если ее здесь вообще можно убить, обернётся убийством невинной девушки, что вызовет астральный обвал с непредсказуемыми последствиями. Убив Еву, мы рискуем истребить весь человеческий род, ибо она сейчас олицетворение нашей общей праматери.

Если исходить из логики сумасшедшего дома, в котором пребывал в последнее время Царевич, то, надо признать, что Вера Михайловна совершенно права. Правда, Иван не был уверен, что последствия распространятся на всё человечество, но то, что находящиеся в аду граждане Российской федерации испарятся в один миг, словно их никогда на свете не было, это вполне возможный вариант развития событий.

Ситуация, что ни говори, оказалась практически безвыходной. И, между прочим, вина Царевича во всём происходящем была поболее, чем вина художника. Самоедов, как ни крути, прав – вначале было Слово. И слово это написал Иван Царевич.

– Я пойду, – махнул рукой Иван. – Ну, конечно, – пыхнула гневом фея Моргана. – На свежее мясо тебя потянуло, волк позорный. Девушка ему, видите ли, поглянулась.

Возмущение Веры Михайловны было столь велико, что она не ограничилась лексикой нормативной, но её протесты были отклонены высоким собранием, которое дружно, в один голос, благословило Царевича на подвиг во славу и спасение человеческой цивилизации.

– Что ты за него держишься? – возмутилась Наташка. – Он же разведённый. – Это я буду решать, разведённый он или нет, – вперила руки в боки ведьма Вероника. – Ты своими мужиками командуй, а моего не трогай.

Царевич не стал слушать перебранку милых дам, а решительно толкнул дверь в комнату, где пребывала в ожидании жениха монстриха Ева. Разумеется, как интеллигент и джентльмен, Иван не собирался покушаться на честь невинной девушки, в каком бы обличье она не пребывала. Просто бессмертная строка Михаила Юрьевича Лермонтова, невзначай оброненная Самоедовым, навела его на одну интересную мысль, которую он решил воплотить в жизнь. Идея, что там ни говори, была сомнительная и если бы не стеснённые обстоятельства, то Царевич не стал бы так отчаянно рисковать.

Монстриха скосила на вошедшего налитый кровью глаз и вывалила на сторону длинный, в полметра, розовый язык, словно собака, почуявшая лакомый кусок. Поскольку Царевич и был этим лакомым куском, то он почувствовал некоторое смущение и сильную слабость в ногах. Надо сказать, что расписанная непонятными символами комната, куда ведьмы заманили монстриху, была размерами в зал ожидания средних размеров железнодорожного вокзала. И если для монстрихи этот зал был по габаритам, то Царевич почувствовал себя здёсь муравьем, пришедшим говорить комплименты слонихе. Тем не менее, собравшись с силами, он произнёс заветные строки:

– Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты.

– Чокнутый, что ли? – удивленно спросила монстриха, оценивая гостя теперь уже с точки зрения не только гастрономической.

– Ну, почему же, – пожал плечами Царевич. – Слова были произнесены от чистого сердца. Средь шумного бала случайно, в тревогах мирской суеты тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты.

– Скажешь тоже, – покраснела монстриха крокодильей мордой, которая, как показалось Царевичу, стала уже куда менее зверской.