Иван Тургенев и евреи

В страшный миг часа девятого
Вижу я среди креста
Иудеями распятого
Искупителя Христа –

Все чело облито кровию

От тернового венца,
Взор сиял святой любовию,
Божеством – черты лица.
<…>

И в трепете, страхом невольным объятый,

Коварный Израиль, внимая громам,
Воскликнул: воистину нами распятый
Был вечный сын бога, обещанный нам!

Но все ж не утихла в нем мощная злоба…

Вот снято пречистое тело с креста
И в гробе сокрыто – и на ночь вкруг гроба
Поставлена стража врагами Христа

[ТУР-ПСС. Т.12. С. 554].

Это стихотворение, без сомнения, не более чем стилизация, иллюстрирующая литературные штампы русской «духовной лирики» ХIХ столетия. В эту эпоху

писательская среда, как и всё русское общество, была заражена антисемитскими предрассудками, и из-под пера многих крупных русских писателей <…> появлялось немало негативных образов евреев, представляемых врагами всего, что было дорого русскому человеку, носителями наиболее омерзительных христианину качеств [ЗЕМЦОВА. С. 59][11].

Мировоззрение Николая Гоголя и большинства писателей поколения 50-х – 80-х годов ХХ в. основывалось на охранительном традиционализме и, как правило, неприятии тех изменений, что вносил в устоявшийся уклад жизни социальный прогресс. Такого рода идейная закваска предполагает и неприязнь к евреям, как врагам православия, носителям ресентиментной морали[12] и апологетам бездуховного меркантилизма. Однако Тургеневу консервативное православное доктринерство и, как его следствие, религиозная нетерпимость были в корне чужды. Как и большинство русских мыслителей-«западников» – Т.Н. Грановский, А.Д. и Г.К. Градовский, К.Д. Кавелин, А.Н. Пыпин, А.И. Герцен, П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский и др. – он рассматривал «еврейский вопрос» как одну из многих социальных проблем, но отнюдь не главную и не самую злободневную (sic!). Все они полагали, что по мере демократизации и вестернизации российского социума «еврейский вопрос» решится сам по себе, ибо он – не более чем архаический элемент отжившей свое системы общественных отношений. «Еврейский вопрос» если и интересовал их, то исключительно в свете проблематики сожительства русских с инородцами и экономических отношений различных групп населения в пореформенном российском обществе[13]. Из знаменитых беллетристов демократического лагеря той эпохи, пожалуй, только Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин – хороший знакомый Тургенева, единожды сочувственно высказался в своей публицистике касательно угнетаемого российской властью еврейства[14].

В свою очередь, славянофилы, почвенники и охранители-государственники, истово манифестировавшие свое православие, ставили «еврейский вопрос» во главу угла пореформенной русской жизни. Особенно ярко заявлял себя на этом поприще друг молодости Тургенева Иван Аксаков, который писал, например:

Ни о какой пущей равноправности евреев с христианами не может быть и речи. На практическом языке «равноправность» значит не что другое, как дозволение евреям держать кабаки по селам. Этого ли добиваются наши юдофилы? Если еврейский вопрос действительно будет рассматриваться теперь в высших правительственных сферах, то единственное правильное к нему отношение – это изыскание способов не расширения еврейских прав, но избавления русского населения от еврейского гнета. Гнет этот пока экономический, но с распространением высшего образования в еврейской среде, повторяем, он примет иной вид и образ – образ гнетущей русский народ «либеральной интеллигенции», да еще, пожалуй, во имя народа [АКСАКОВ И. (II)].