Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Переметчиков Петр ненавидел. Сам всегда шел прямой дорогой, порою, правда, отдаляясь в сторону, коли возникало непреодолимое препятствие. Ныне обеими ногами стоял на Азовском море: одна уперлась в Азов, другая — в Таганрог. В застолье, где его собутыльниками были Лефорт, Головин, Меньшиков, Шеин, Ромодановский и князь-папа Никита Зотов, его начальный учитель, говорил:

— Теперь мы, слава Богу, один угол Черного моря заимели, а придет время, и все с помощью Божией получим. Но для сего много надобно трудов приложить и немало годов потратить. Эх, дожить бы до той поры! До седых волос.

— Ежели столь много вина пить, то и седины не видать, — заметил Никита Зотов.

— Ну вот, заговорил как должно папе! — захохотал Петр. И прибавил: — Сказано ведь: веселие Руси есть питие.

— Пити — мало жити, — возразил Зотов.

— Торжествуем, ваше святейшество, — подмигнул Лефорт. — Без поводу не пьем.

— Без поводу ходят по воду, — нашелся царь.

— Ишь, как складно да и верно, — серьезно произнес Головин. — Вода нужна всегда.

Теперь уже все взялись каламбурить. Веселье разгоралось. В этом бурном море был один тихий угол: генералиссимус боярин Шеин, упившись, дремал, всхрапывал по временам. Но на него никто не обращал внимания. Среди этого великого шумства Петр оставался невозмутим. Казалось, выпитое не пьянит, хмель не берет его. Мысль его блуждала вокруг Азова. Он понимал: надо укрепиться в нем. Гарнизон же только для обороны. А надобно многолюдство жизни, чтобы насельники углубили корни в азовскую землю, чтобы Они возделывали ее и снимали плоды.

Кое-какой обычай он еще блюл. Созвал боярскую Думу в Преображенском, что вообще-то было против правил: Дума всегда заседала в Кремле.

— Понеже фортеция Азова разорена внутри и выжжена до основания, также и жителей фундаментальных нет, без чего содержаться не может, того для требую указу, кого населить и много ль числом?

Царь предложил, а бояре приговорили;

— Быть трем тысячам семейств из низовых городов, коннице быть четыреста с калмыками.

Петр продолжал:

— А коль вышли мы на море, сделавши первые шаги, то станем продвигаться и далее, сколь возможно. А для сего потребен флот. Морская дорога глаже, легче и много быстрей сухопутной.

Единогласно приговорили:

— Морским судам быть!

Сколько их быть должно, где брать деньги, как вооружить — расчисляли основательно, зазвавши иноземцев, сведущих в корабельном строении. Приговорили: патриарху, властям и монастырям с каждых восьми тысяч крестьянских дворов поставить оснащенный и вооруженный пушками и мелким ружьем корабль. То же с бояр и со всех чинов служилых людей, с гостей и с гостиной сотни и со всех прочих.

Приговорить-то приговорили, понукальщикам указали — истребовать безо всякой пощады. А где взять столь многих корабельных архитектов? Плотников оказалось довольно. А вот как строить корабль с умом, с расчетом, чтоб он плыл ровно, чинно, точно лебедь? Море не река, коли разгуляется — страх. Без расчета строенный корабль ляжет на волны и утонет.

Иноземцы были призваны сотнями. Но не все же чужим умом жить, надо и своим тряхнуть.

Указал царь, а бояре приговорили: ехать в те страны, где издавна корабельное дело ведется — в Голландию, Англию, Венециянскую республику, в Данию и Швецию, — сыновьям боярским да дворянским на учение. Чтобы, значит, сначала язык чужеземный выучить, а потом с его помощью науку. И быть им на казенном коште.

Начался плач великий: княжеские отпрыски Долгоруковы, Голицыны, Куракины, Черкасские и прочих знатных фамилий, привычные есть, пить и повелевать, шестьдесят стольников, женатых и холостых, вынуждены были расстаться с привольным житьем и ехать к басурманам без языка и без охоты. Как жить там? За что такая недоля?

— Не пущу! — причитала княгиня Марья Долгорукова, вцепившись в сына Алексея. — Чадо дражайшее, единое, утешение мое в старости, не пущу на погибель в Неметчину.

— Ну полно, мама, полно, — уговаривал сын. — Возвернуся я скоро, не навсегда же государь нашу братью посылает…

— Нешто это государь! — вопила княгиня, забыв, что окрест много ушей. — Это враг наш, погубитель родов княжеских!

— Тише, мама, тише! — урезонивал ее сын.

На крик явился сам князь Федор.

— Не вопи, мать, столь многогласно! — прикрикнул он. — Не на смерть сына посылают.

— Все едино, что на смерть, — уже тише продолжала княгиня. — Как дитятко наше любезное будет там без призору.

— Не съедят его там — подавятся, — хмуро сказал князь. — Наше дитятко уже трех дитятей прижил, слава Богу. Давно от грудей мамки отнят. Не вечно ж ему баклуши бить да с крепостными девками тешиться при живой жене. Там у венециян ума наберется.

— У Алешеньки своего ума в достатке, — возразила княгиня.

— Ну да, сладко есть и сладко пить ума гораздо.