Иван V: Цари… царевичи… царевны…

— Испытуй, Софьюшка, — хмыкнул князь Василий. — Грозно да розно. За ниткой-то небось дело не станет, да и за приговорами. Вся тягость, как ее под ноги метнуть, дабы незаметно было.

— Найду средь мамок да нянек и иной челяди надежного человека, он и совершит.

— Да ты ловка. Действуй.

Заперлася Софья в своем покое, не велела себя тревожить, стала вязать узлы. Дело простое, хоть и двойные. Вязала, бормотала про себя наговор, потом в полный голос решилась. Чегой-то страшно стало, слова жестокие. А ну, кто против нее их оборотит?

Опять же дитя, мальчишечка, братик. Не разразят ли ее громы небесные за такое кощунство.

С князем Васильем, налюбившись, разнежившись, спросила как бы невзначай:

— Не оборотится ли сие дело против меня?

— Кто его знает? — вякнул князь. — После такой любови он был не склонен разговоры разговаривать. Лежал пластом да глядел в потолок. Процедил: — Спробуй.

Нашла средь челяди царицыной человека, за большие деньги согласившегося бросить нитку под ноги царевичу. Удалось.

Томились. Ждали действия. Покоевый рында, взявшийся подбросить нитку — ему было сказано во здравие она, — уверял, что видел, как царевич топтался на нитке, своими очами видел.

— Ну что? — допытывалась царевна. — Каков Петруша-то? Здоров ли?

— Здоров, матушка царевна, здоров. Видно, молитвы ваши укрепили его.

Так прошло две недели. Царевич Петр здравствовал как ни в чем не бывало.

Софья из себя выходила. Князь посмеивался. Призвала колдуна, топала ногами, грозилась отобрать ефимки, посадить его в подвал. Колдун оправдывался:

— Стало быть, сильная персона. Наговор не про него. Другой, государыня, у меня есть. Другой надобно испробовать. Новую нитку надвязать тринадцатью узлами. А наговор я печатными буквами изображу.

Изобразил вот что:

«Окаянные духи, придайте мне силы, помогите и пособите, чтобы не было Петру Алексеевичу ни в день житья, ни в ночь спанья, ни в час моготы, ни в полчаса терпежа. Хотя бы схватило его грыжами или стрелами, взяло бы его в минуту или две и узнал бы он все скорби и печали».

Выглядело внушительно. Князь Василий одобрил, правда, с обычной своей ухмылкой:

— Пробуй, матушка, пробуй.

Подкинули и эту нитку. Топтался на ней царевич без толку. Словно отскакивали от него все наговоры.

Софья чертыхалась. Колдун был заточен в подземелье. Дабы одумался и собрал все силы, всю нечистую рать.

Глава девятая Град нетленный

Когда же обратитесь ко мне и будете хранить заповеди мои и исполнять их, то, хотя бы вы изгнаны были на край неба, и оттуда соберу вас, и приведу вас на место, которое избрал Я, чтобы водворить там имя мое.

Книга Иеремии

Два года в Великом Устюге пролетели незаметно. Что значит незаметно? Выучились ремеслу, все, можно сказать, превзошли. И надо бы возвернуться, ждут их там, на Выге, надеются: двинут-де художество на высоту духовную, станут без опаски молиться на иконки медные, финифтью расцвеченные.

Надо бы, надо бы, а уж приросли к мастерской Кузьмы Егорыча, ели за одним столом, вместе со всеми, ровно свои, кровные, ложками деревянными из одного котла таскали щи да убоину. Все сообща.

Прикипели. Нету охоты в обратный путь пускаться. Хозяин тоже уговаривал остаться — ребята справные, помощники верные. Повел их к воеводе Матвею Фомичу Нарышкину: грамотку выправить, что служили они верой и правдой и ни в чем худом не замечены, а теперь возвращаются по месту приписки.

— Прошу их остаться, а они-де зарок дали: возвернуться.

— Куды это? В раскольничье гнездилище? — ухмыльнулся воевода. — Щепотью креститься выучились ли?

— Велика ль наука, — отвечал Васька.

— Команду приказано послать для искоренения староверских гнезд, — сказал воевода. — А я все медлю. А общежитье ваше на Выге теперя будет зваться град Данилов.

— Отчего же так? — полюбопытствовал Игнашка.

— В память Данилы-мученика, убиенного за истинную православную веру. Законность опять же придать. Что есть общежитье? Гнездо раскола. А град — от государства ставлен. Налог будете вносить-в казну от всех ваших прибытков. И трогать вас не будут.

Воевода обошелся с ними милостиво, подьячий написал бумагу, дабы не сочли их беглыми, не тягали за бродяжничество.

— Эх, робята, робята, в далек путь пускаетесь, жили бы у меня — горюшка не ведали бы.

— Зарок, дядя Кузьма. Пред иконою. Неможно нарушить, — отвечал Василий.

Попрощались честь по чести, вскинули котомки на спину и зашагали. Пора весенняя, месяц май. Ни жары, ни холода — благость. И гнус, мошка только вылупляться начали — наказанье Божие. Все молодое да чистое: листочки глянцевые, светятся, трава шелкова. Дышится легко, благостно. Цветы да травы духмяные, солнышко сушит да не высушит. Шмели да пчелы торопятся за взятком, иной царапнет по темени да падет в траву.

А птицы разливаются, славят весну с ее щедростью — заслушаешься. Зверье непугливое, таращится из-за кустов. Благодать!