Иван Великий

-- Еще не вовсе старая скотина! -- сказал боец Никита Вяхирев соседу Ивану Владыко. -- От нее еще польза должна быть.

-- Пожилая только, -- ответил Иван Владыко, наблюдая изнемогающую лошадь. -- Работать бы сполна можно на ней, если тело ей дать и ласку добавить -- у лошадей сердце большое, они все чувствуют.

Ефрейтор Прохоров полагал, однако, иначе:

-- Нету, с этой скотиной делать боле нечего -- с ней забота не окупится. Если уж немцы ее бросили и шкуру с нее не содрали в пользу хозяйства, значит, уж загнали скотину до самых жил и жилы в ней посохли.

-- Беда с фашистами, -- сказал усатый красноармеец Свиридов, доброволец с начала войны. -- Ишь как скотину работой выколотили, аж остья костей из нее наружу выпирают. Им что -- лошадь же наша, русская...

-- Им все нипочем, -- сказал Иван Владыко. -- Землю они порвали огнем, обгадили сквозь, молочных и стельных коров под нож и на закуску поели, пахотных тягловых коней по всем дорогам замертво положили. К спеху, под корень надо фашиста кончать, гной из него вон!

Солдаты умолкли и задумались, стоя в земле лицом к противнику, освещенные робким светом весеннего смутного неба. Лошадь умирала долго перед ними. Ее терпеливое рабочее сердце в одиночестве билось сейчас против смерти. И, поглядывая изредка в бинокль, старший лейтенант Юхов долго наблюдал, что лошадь еще живет и не умирает; иногда она приподнимала голову и затем вновь поникала ею, иногда дрожь страдания проходила по ее телу и она шевелила обессилевшими ногами, пытаясь подняться и снова пойти по земле.

Сон долгой и вечной смерти медленно остужал все ее существо, но теплая сила жизни, сжимаясь, еще длилась в ней и стремилась в ответ гибели. Один раз лошадь вовсе приподнялась вполовину своего роста, но затем неохотно опустилась вновь. Она не хотела умирать, она хотела еще ходить по земле, чтобы пахать землю и тянуть военные повозки, утопая почти по грудь в тяжкой, сырой земле. Она, должно быть, на все была согласна; она согласна была повторить всю свою трудную прожитую участь, лишь бы опять жить на свете. Она не понимала смерти.

Красноармейцы глядели на эту мученицу работы и войны и понимали ее судьбу.

-- Не понимает, оттого и мучается, -- сказал Свиридов. -- И пахарем была, и на войне служила, а все ж не человек и не солдат.

-- Она душой не мучается, она только телом томится, -- сказал Иван Владыко.

-- Мучается, -- подтвердил Свиридов, -- потому что смерти боится, в ней сознания мало. А без сознания всякое дело страшно.

-- Довольно тебе, -- строго сказал старшина Петров. -- Сколько там в ней сознания, мы не знаем, ты видишь -- она кончается, а раньше землю в колхозе на нас пахала... А что нам полагается знать? А ну, кто скажет важное что-нибудь, что нужно солдату знать?

-- Важное, товарищ старшина? -- переспросил Владыко. -- Нам тут коня стало жалко...

-- Коня пожалели? -- произнес старшина. -- Верно жалеешь, солдат. Это наш конь и земля наша, повсюду тут наша Родина, жалей и береги ее, солдат... А что-то здесь птиц наших не слыхать -- весна уж, а птиц нету?.. Чего-то я птиц не слышу!

-- Дальше вперед уйдем, тогда позади нас в тишине и птицы объявятся, товарищ старшина, -- сказал Никита Вяхирев. -- А то мы огнем дюже шумим.

Иван Владыко знал важное в жизни солдата, самое важное в ней, потому что ему приходилось переживать и чувствовать это важное, но он не мог бы сказать сразу и ясно, что это такое. Он молча поглядел вперед. Лошадь лежала на поле, умолкшая и неподвижная.

Командир роты Юхов теперь уже и в бинокль не мог рассмотреть ни одного слабого движения ее жизни.

В вечерние сумерки Юхов позвал к себе старшину и Ивана Владыко. Он сказал им, что нужно было бы посмотреть ту лошадь поближе -- она ведь не убита и только замерла от слабости; может быть, она еще жива, и тогда ее следует оттащить на нашу сторону, подстелив под ее тело рогожки и мешки, чтобы не вредить напрасно ее кожу о землю. А на нашей стороне ее можно будет выходить и определить в обоз батальона -- пусть еще повоюет нам на помощь.

-- Товарищ старший лейтенант, разрешите, я сперва один подберусь к тому коню, -- попросился Иван Владыко. -- Как завечереет вовсе, я к нему доползу и послушаю, есть ли в нем дыхание. Если дыхание в нем осталось, я тут же ворочусь и ребят на помощь возьму.

-- Действуйте. Это лучше, -- согласился Юхов.

Как ночь стемнела, Иван Владыко осмотрел автомат, взял гранату и пошел припадающей перебежкой к лежащей лошади.

Незадолго до нее он лег и пополз, потому что ему послышалось, что лошадь стонет, но он не поверил, что лошадь еще так сильно жива, что может громко стонать, и стал остерегаться.

Во тьме, приблизившись к самому телу коня, Иван Владыко снова явственно расслышал его томящийся стон. Иван вслушался и различил долгое, трудное дыхание лошади и шепот человеческих голосов.

Иван взялся было за гранату, но раздумал ее метать: он побоялся вместе с неприятелем умертвить свою лошадь.