Иван VI Антонович

Можно предположить, что регента сознательно подвел Андрей Ушаков. Мы знаем, как в том же 1740 году из сущих пустяков в деле Артемия Волынского этот опытный палач и царедворец сумел раздуть «разветвленный антигосударственный заговор». То, что Волынский – тщеславный потомок героя Куликовской битвы Боброка-Волынца – составлял свое генеалогическое древо, стало основанием для обвинения его в намерении захватить русский престол. И хотя все понимали, что дело шито белыми нитками, Волынский и двое его подельников лишились голов. А в деле арестованных сторонников принца было столько соблазнительных для настоящей ищейки фактов! Во-первых, налицо имелся состав преступления. Все арестованные говорили примерно одно и то же: «Напрасно мимо государева отца и матери регенту государство отдали…»; «Отдали все государство какому человеку, регенту! Что он за человек? Лучше бы до возраста государева управлять отцу императора или матери… Это было бы справедливо». Одновременно гвардейцы высказывали и преступное намерение совершить переворот: «…проведали бы от государыни принцессы, угодно ли ей будет, то я здесь и Аргамаков на Петербургском острову учинили бы тревогу барабанным боем… и мы б регента и сообщников его, Остермана, Бестужева, князь Никиту Трубецкого, убрали».[206]

Как известно, политический сыск расценивает однозначно как заговор схожие слова и мысли множества разных, даже не знакомых друг с другом людей. С помощью дыбы и кнута их между собой «знакомили», и они признавались в преступном сговоре. А здесь и этого делать было не нужно – арестованные находились друг с другом в тесных отношениях и имели прямой выход «наверх». Следует обратить внимание на состав арестованных: кроме гвардейских офицеров среднего звена и сержантов были взяты: упомянутый выше секретарь Кабинета министров Андрей Яковлев, секретарь принцессы Анны Леопольдовны Михаил Семенов, адъютант принца Антона Ульриха Петр Граматин, подполковник Пустошкин, а также адъютант самого Ушакова. На месте начальника Тайной канцелярии Ушакова, который обычно следовал привычным клише политического сыска, легко было заключить, что заговор в пользу родителей императора и с целью свержения регента пронизывает окружение принца и принцессы, правительственный аппарат, гарнизон Петропавловской крепости, гвардию и даже органы госбезопасности. Словом, Ушакову предстояла результативная работа в застенке. И он рьяно взялся за дело: с помощью присланного к нему на помощь Бироном генерал-прокурора Н. Ю. Трубецкого привычно запустил свою отлаженную пыточную машину, и вскоре она уже дала первые результаты – приведенные выше цитаты взяты из следственного дела Ханыкова, Аргамакова и др. Бирон с ними знакомился сразу же – допросы ему читали в Кабинете,[207] а Пустошкина даже допрашивали в его присутствии.

Но вдруг начатое дело разом остановилось, и регент ограничился публичной выволочкой и репрессиями только в отношении принца. Скорее всего, Ушаков, к которому клеврет Бирона князь Трубецкой был приставлен, вероятно, не столько для помощи, сколько для контроля, все делал как надо. Внезапная остановка расследования связана с тем, что Бирон испугался слишком углубляться в начатое дело – это грозило непредсказуемым расширением круга подследственных и новыми проблемами, которые регент, только что заступивший на свой пост, решать был не готов. Поэтому на первых порах он решил ограничиться только публичным расследованием дела самого Антона Ульриха и примерным – на глазах у всей элиты – наказанием принца, которого считал главным зачинщиком смуты. Впрочем, что он сделал бы с «исполнителями», сидевшими в крепости, мы не знаем – приговор по их делу к моменту свержения Бирона готов не был, но ничего хорошего этих сторонников Брауншвейгской фамилии не ожидало. Однако, повторяю, аресты и пытки должны были, по мысли Бирона, произвести впечатление «для страху другим, чтоб к тому не приставали, против него не поднимались» – так показал на следствии Бестужев по этому поводу, и этому утверждению следует доверять.[208]