Я смотрела в стену и слушала их разговор. Я уже хорошо изучила этот кусок стены: прямо на уровне глаз подтек от неровно положенной краски, и из него прямой строгой линией выходит тонкая трещина, что стремится вниз, под кровать. В трех разных местах ее пересекают другие трещины: они, наоборот, уходят вверх, словно там их ждет иная, лучшая жизнь. Этот кусок стены – как ладонь с линиями судьбы. Я знаю, какая из них моя.
– Мы не думаем, что нынешнее состояние вашей жены вызвано черепно-мозговой травмой в результате аварии, – говорила Юлия Валерьевна. – Рентген черепа не показал ничего фатального: есть трещина в лобной части, но ни о каких серьезных нарушениях говорить нельзя.
По стене передо мной пробежал мелкий таракан. Я видела его раньше и отличаю от двух других, которые тоже иногда появляются: они крупнее и рыжее. Мне кажется, он от них прячется.
В бабушкиной квартире не было тараканов, там жила моль. Моль была повсюду: в шкафах, на кухне, даже в туалете. Что она ела в туалете? Может быть, туалетную бумагу?
Вся одежда в доме была трачена молью, но бабушка Вера отказывалась раскладывать нафталин. Она зашивала дырки, а когда стала плохо видеть, ходила в дырявом.
Мама приезжала из Праги и начинала ругаться, но бабушка качала голубой головой и говорила:
– Лиза, что же, моль – не человек? Ей тоже жить надо.
– Мы склоняемся к выводу, – продолжала Юлия Валерьевна, – что вегетативное состояние больной является результатом аноксии.
Алеша начал крутиться на стуле: ему было скучно, и он стал нудить.
– Папа, пойдем, – хныкал Алеша, – ну пойдем. Ну пойдем.
– Сейчас, сейчас. – Митин голос, люблю: глубокий баритон, обещание удовольствия. Голос – как цыганский аккорд на гитаре. – Я не понял, простите: результатом аннексии?
– Аноксии, – поправила Юлия Валерьевна. – Аноксия – это кислородное голодание, в данном случае – кислородное голодание мозга. Во многих случаях при травмах черепа аноксия является их прямым последствием, но не в случае Ланы Леонидовны: как я сказала, характер ее травм не позволяет сделать такое заключение.
Замолчала. Интересно, улыбается ли она сейчас, как змея? У нее некрасивое лицо, но из тех, что притягивает мужчин: загадка. С такой никогда не знаешь, что будет дальше. Непредсказуемость. Они любят непредсказуемость: хорошая тихая девочка с косичками, а внутри…
Бабушка Вера всегда говорила:
– Помни, Лана, самая страшная соперница – некрасивая. Если мужчина к ней ушел, он не из-за внешности ушел. Значит, она его другим держит, чего у тебя нет. Красотой-то тебя сложно побить, таких, как ты, мало.
С детства все восторгались моей красотой: Ой, какая девочка, какая красавица. Ой, какая она у вас счастливая, такая-перетакая. Я привыкла, но все равно было приятно. На школьных праздниках дарила гостям цветы. Бельская у нас такая красавица, обязательно станет артисткой.
Я чуть не провалила второй тур в училище – плохо прочла басню. Зачем им басня? Меня попросили спеть, и я плохо спела. Я плохо пою, генетика подвела: бабушкины и дедушкины вокальные гены прошли мимо меня. Они убежали вверх по стене, как маленький юркий таракан.
– Не очень, – сказал один из принимающих; я его видела в сериалах, но не помнила, кто он. – Отрывок прочла неплохо, а басня и песня – не очень.
Наш курс набирала Анна Константиновна Потоцкая. Она была похожа на бабушку Веру, но совсем другая.
– Ну, что тебе басня, Миша, – глубоким поставленным голосом, чтобы каждое слово – до последнего ряда в зрительном зале, сказала Анна Константиновна. – Где мы найдем такую красавицу? Весь этот год – какие-то серые девочки. Читать мы ее научим, а внешность – от бога. Красота – тоже талант.
Алеша продолжал нудить, все громче, с переходом в плач, но Митя ничего не делал. Почему он не возьмет его на руки? Я всегда беру его на руки, когда он начинает хныкать.
– Из-за чего же тогда Лана впала в это состояние? – спросил Митя. Он, казалось, не слышал Алешиного плача.
– Мы думаем, –
Что это значит? Что я не так уж плохо выгляжу? Почему они не догадаются принести зеркало? Сами же женщины.
БЛАНШ. И, как видишь, по-прежнему ношусь со своей красотой, даже теперь, когда увядаю.