Иванова свобода (сборник)

А он отказался: Нет не нужно что ее беспокоить она должно быть спит. Это ему на меня неинтересно смотреть. Или неприятно. Я не видела его лица, не могу сказать. Я все про него знаю, когда вижу лицо. По голосу трудно, особенно когда он говорит не со мной.

Он как-то приободрился, по телефону договаривался поехать к Палеховым на дачу. Смеялся. Он вроде бы к ним один собирался. А с кем Алеша останется? Опять с его мамой? Он скоро ее будет “мамой” вместо “бабушки” называть.

Ляля Палехова – хорошая, я к ней не ревную. Она – из женщин-друзей: может с мужиком спать и оставаться другом. Секс как общение. Большая редкость, я так не могу, мне нужен второй план. Иллюзия отношений. Пусть на час – но отношения. Чтобы было потом что играть. Она со всеми своими бывшими продолжает дружить. И с их женами тоже. Я думаю, она теперь с Митей иногда встречается: так, поддержать морально. Секс как психотерапия.

Я к ней не ревную: с ней – не по-настоящему. Я знаю, Митя с ней спал еще до того, как она за Палехова вышла. А может, и после. Хотя я бы почувствовала – я их часто видела вместе. Кроме того, она Палехова ни на кого не променяет: двое детей, квартира, дача. Он ей ни в чем не мешает. Говорят, они встречаются с другими парами. Сейчас многие так делают. Я сама пробовала – не с Митей, с другим – продюсер с НТВ: он предложил, я согласилась – попробовать. Встретились с замужней парой, хотя, может, они и врали. Мы им тоже сказали, что муж и жена. У меня кольцо, у него кольцо: кто узнает правду?

Почему он больше не приводит Алешу? Я его уже три недели не видела. Совсем меня забудет, перестанет узнавать. Хотя меня скоро выпишут, буду дома. Буду дома лежать лицом к стене.

За эти месяцы я стала слышать свою кровь. Как она проходит по артериям, по венам. Раньше я думала о своем теле только с внешней стороны: как что выглядит, где болит. Теперь я слышу себя изнутри, слышу кровь – как она идет в правую часть сердца, а оттуда ниже, в маленький гладкий мешочек. Если внимательно прислушаться, можно ощутить струение слева – кровь спешит к легким и, пройдя сквозь них, возвращается в сердце.

Я теперь вижу себя внутри – с миллионом изгибов, поворотов, плотин, и кровь течет, бежит – от сердца, от сердца, от сердца. Я могу видеть свое сердце: кулек с толстыми отростками. Оно сердится и толкает кровь от себя. Почему оно остановилось после аварии? Решило отдохнуть.

Я стала как улитка – живу внутри раковины. Улитки, должно быть, хорошо знают свою раковину, и я теперь хорошо знаю свое тело изнутри. Словно въехала в новую квартиру и должна ее обжить – уголок за уголком, метр за метром. Чтобы угадывать звуки по ночам: вот треснула половица – это в прихожей, теперь – зашумел холодильник, в кране мурлыкнула вода. Форточка заскрипела. А я лежу, смотрю в гладкую темноту и все знаю – где что, и оттого не страшно.

Так было в Дегунине, куда я уехала с Покровского.

Бабушка Вера умерла неожиданно, без болезни: сидела, ела свой салат без помидоров – плохо для голоса – и умерла. Я не сразу поняла: она не упала, а как-то обмякла на стуле. Это было неправильно: она всегда сидела с прямой спиной – для осанки.

Умерла, а голос сберегла. Оттого что не ела помидоры.

Я только окончила школу и поступила в Вахтанговское – новая жизнь, сценискусство, романы. Все друг с другом кокетничают, атмосфера всеобщей влюбленности. Все влюблены, как Керубино в Женитьбе Фигаро. Наш спектакль на втором курсе: я играла Марселину, Полонская – Сюзанну. Почему не я играла Сюзанну? Не помню. Я бы могла.

СЮЗАННА. Тысячу пощечин, если вы ко мне подойдете! Сейчас пойду пожалуюсь графине…