Иванова свобода (сборник)

Кто-то из больных низко заплакал, словно мычал. Плач подхватили, и сразу в глубине корпуса пронзительно закричала Нюточка. Узкий звук ее животного голоса ранил, колол, будто длинная, метровая, острая игла между лобных костей. Игла входила в череп, протыкая его до затылка.

В коридоре начался шум, и молодая стриженная наголо девка принялась колотить себя открытой ладонью по круглой голове, ноя плачущим голосом:

– Сережа Сережа Сережа Сережа…

– Что ты, Савельева, наделала? – устало спросила Ольга Даниловна. – Теперь санитаров вызывать нужно, сейчас на вязки положим. – Она подняла трубку зеленого телефона без диска и сказала в нее: – Девочки, это первый пост. У меня Савельева скандалит – все в корреспондентку играет. Сколько лет уже здесь, а одно и то же. И Парамонова из девятой тоже хороша: опять у нянечек халат стащила и в Римму Александровну вырядилась. Все отделение перебаламутили. Да, пришлите санитаров. И дежурному врачу скажите, пусть в шестую подойдет.

Ольга Даниловна повесила трубку и повернулась к Саше, но та уже бежала от окна к окну, останавливаясь и шепча дождю за стеклом:

– Лиза, Лизочка, не уходи, не уходи. Я сейчас к вам с папой выйду. Не уходите, не бросайте меня.

Больные плакали, звали на помощь, пугаясь себя, других, и крики мешались с песней, что плыла с другой стороны коридора, словно там была и вовсе иная жизнь:

И пускай дождливы часто
Эти дни, эти дни.
Может, созданы для счастья,
Может, созданы для счастья
И они, и они.

И поверх всего – перекрывая томящийся в воздухе страх, обещания счастья и просьбы дождя – рвался в небо долгий пронзительный звук: Нюточка кричала по-птичьему.

Иванова свобода

1

Иван Петров решил убить свою мать на выходные. В будни никак не выходило: мать жила в дальнем поволжском городе, и добираться туда от Москвы было больше шести часов на рейсовом автобусе, что шел раз в день – рано утром, когда Иван был на работе. Оттого получалось, что ехать нужно на выходные.

Город, где вырос Иван, стал давно никому не нужен. Город начался с деревянной крепости, что построили от татар: река здесь не петляла, а текла, словно проложенная по прямому шнуру, и врага было далеко видно. Татары, однако, схитрили и обошли стороной, будто не заметили, и крепость продолжала стоять на низком, покосом берегу Волги не взятая и даже не осажденная. В этом таилась большая обида местных на историю – о них в России не было памяти.

Земля вокруг лежала плохая – суглинок, и картошка росла водянистая, хотя и щедро: с каждого мешка собирали по пять. Улицы текли так же неспешно, как река, вдоль которой тянулся город, и сама жизнь была как река: тихая, прямая и постоянная. От этой жизни никто ничего не ждал, как никто не ждал ничего от Волги: рыбу из нее давно выловили и текла она всегда в одну сторону.

Пока Иван ходил в младшую школу, он мало думал. Затем – от скуки – Иван приучился читать и начал брать книги в городской библиотеке, рядом с клубом. Он читал по алфавиту, поскольку никто ему не советовал, и сама библиотекарша, старая и сухая – похожая на кузнечика, умершего в закрытой банке, – книг давно не читала, а вместо этого вязала бесконечное лиловое платье. Иван думал, она вяжет, чтобы жизнь прошла быстрее, и, когда готово, распускает навязанное и начинает вновь. Как Волга, что весной ломала лед и становилась прежней водой, пока не замерзала опять в ноябре. Он все это понял, когда читал на букву “К”.

Химкомбинат, на котором до перестройки работала мать Ивана, закрыли, и она или сидела дома, или искала неверные заработки. Летом ходили маленькие пароходы, и мать – вместе с другими – шла на пристань, чтобы продать огородный товар. Туристы торговались, кобенились и покупали мало. Они сходили в город посмотреть на темную от времени деревянную церковь, а затем шли к Дому-музею Левитана; тот раньше ездил сюда писать Россию. Больше в городе ничего не было – крепость давно сгорела, и, недоверчиво походив по площади рядом с горсоветом и клубом, туристы уплывали вместе с рекой, так и не поняв, для чего здесь живут. Иван смотрел, как след от мотора снова становится общей водой, и хотел уплыть с ними.

После школы он поступил в филиал областного техинститута, что когда-то готовил кадры для химкомбината. Сам комбинат стоял пустой, и по городу ходили слухи, что его вот-вот купят московские и во что-нибудь превратят. Во что – не знал никто, как никто толком не мог объяснить, для чего это нужно московским, но ожидание поддерживало веру в новые времена, и город продолжал жить – неспешно, неверно и ненужно. Иван жил вместе с городом и, может, так бы там и остался, если б не туман.