Ивановская горка. Роман о московском холме

Сколь ни свеж по возврате со службы был Ваня, но пионером его никто больше ни с лица, ни со спины не кликал; и так неприметно, однако вполне настырно подпёр его срок уступать место ещё более молодым, а самому подыскивать какое-то иное сочетание труда и бега. Выбор его лежал между помощником тренера и механиком по машинам. Будучи от рожденья чрезвычайно рукаст и к тому же наделён богатогою толикой любви к самостоятельности, он предпочёл — или снова она сама его предпочла — вторую дорожку.

Внутри стадионного чрева в его ведение отошли тогда обширнейшие, не везде даже толком освоенные цокольные помещения с целым царством всеразличпых станков, рам, колёс, деталей и резиновых трубок, королём которого был единолично он сам. Не давая рукам прохладительного покоя, Ваня вскоре оборудовал на славу это своё чрезвычайно необходимое для всякого, кто только желал ездить без неприятных приключений, хозяйство. Уважение, где подлинное, а где и поддельное с лебезятиной, было первым плодом этих добросовестных кипучих стараний; а постепенно возраставшее в душе деревце законной рабочей гордости обещало принести ещё новые, будучи щедро удобряемо посредством многих ухищрений и затей, коим он опять-таки служил самодержавным господином в своём скрытом под поверхностью государстве.

12

И всё бы оно шло прямо-таки разлюбезно, кабы только не Вера. Познакомились они с нею как раз невдалеке от того же стадиона после одного из самых выигрышных его заездов, когда, будто хвост у кометы, за большою удачей протянулся вслед шлейф ещё средних везений и мелких случаев. Причём до самого последнего года, до того поворотного в своём роде разговора, который удвоил его личное имя, скравши взамен фамильное прозвище, он почему-то уверенно считал, что пленил её ничем иным, кроме мужской силы и вольного молодечества.

Вернувшись ненадолго из-под Берлина в отпуск, Ваня в форме навестил со вполне основательными намерениями дом Веры, единственной на тот день дорогой ему души в Москве, ибо отца-матери лишился ещё в отрочестве, а близких родичей и вовсе не имел. Тогда же они по её настоянию исполнили занятный, хотя, конечно куда какой уже неходовой обряд обручения; а сразу по окончательном водворении Вани в гражданский мир сделались законными во всех смыслах мужем с женою.

Покуда Ваня месил армейские колеи, Вера успела осечься довольно-таки больно при попытке поступить в университет на историка и работала тогда — как и сегодня должна бы, коли б не скоропалительный отпуск по собственному желанию — в городском бюро путешествий в Петроверигском переулке, в левом верхнем углу той же Ивановской горы. Место это было чрезвычайно плотно обжито зимою и летом толкущимися там путёвочпиками, обсуждая сравнительные достоинства всяких мест для деятельного глазения и поучительного досуга, втихомолку ведущими мену и торг соответствующими бумагами.

Вера и сама не однажды поездила по стране, неизменно вытаскивая с собою супруга, но в конце концов отдала предпочтение пешеходным прогулкам по родному своему городу — был у них и такой вид услуг, нарочно для назидания и образца предоставляемых непосредственно сотрудникам путешествий.

13

Здесь бы, казалось, можно подумать о детях, да и вообще потоку их бытия самая пора втиснуться в спокойное равнинное русло, ан не тут-то было. Вскоре после того, как муж обосновался в своим вольном стадионном подполье, Вера вслед за несколькими разведочными стычками повела на него общий приступ. Оказывается, её ещё с первого дня знакомства тревожило его «мальчиковое» и даже «пустопорожнее» занятие! Но она-де все ожидала, что он сам, откатавшись вволю, пристанет наконец к достойному «взрослого русского мужика» делу. И сколько Ваня ни убеждал её, что, ставши теперь редким и необходимым сотрудииком спорта, он и обрёл своё истинное, до гробовой доски способное прокормить ремесло, — та только больше ярилась.

— Истинное? — побелев, переспросила она, прицепившись к наиболее звонкому слову. — А что же такое, по-твоему, истина?

«Вон оно куда заворачивает», — тоскливо подумал про себя Вапя, презиравший возвышенные беседы и всю вообще трескучую неотмiрную болтовню, — и не ошибся в самых чёрных своих подозрениях.

— Подивись-ка, дружок, на себя! — горько ткнула она его в неказистое — ведь он и не готовился так вдруг предстать над осмотр — отражение в оконном стекле как раз той треклятой комнаты в Подколоколыюм, куда они перебрались незадолго; по её настоянию из новой Грачёвки поближе к её собственной работе, да вишь оно как обернулось, что ещё теснее, прямо впритирку к разладу...

Он и воистину неприметно нажил в гонках согбенный колесовидный изгиб хребтины и вдобавок ещё ноги выворотило, что называется, колесом. Обжигаемое то летним варом, то зимнею стужей темя не по возрасту залысело, а дыхание сделалось надсадным и хриплым.

— На вид тебе уж готовых полвека, — спокойно засвидетельствовала правильность его наблюдений жена. — А по правде-то всего треть! Так куда ж эти недостающие годы девались, кто их побрал?!

14