«Ивановский миф» и литература

Здесь, конечно, вспоминается Солженицын. Прасковья — родная сестра героини из рассказа «Матренин дом». И это не заимствование. А. Малышев проводит свой «опыт художественного исследования» (вспомним авторское определение «Архипелага ГУЛАГ» того же Солженицына) жизни фабричного поселка, и его «праведники» несут на себе печать именно этого пространства. Доказательство тому — повесть «Ночная смена», где автор обращается к послевоенным временам и рассказывает, как он подростком был свидетелем подписки фабричных рабочих на государственный заем. В одну из ночных смен в кабинет мастера смены Бабикова вызывают ткачей, в большей части — женщин, и им предлагают отдать часть зарплаты в пользу государства. Едва сводящие концы с концами люди сначала оглушены этим предложением. «Нашли у кого занимать, — сокрушается ткачиха Дуся Ковалева. — Мне самой впору взаймы просить. Дети-то растут, из старых одежонок совсем повылезли <…> У Танюшки катанки разваливаются, плохая, видно, катка, зиму не носились. У Женьки малокровье признали, говорят — корми послаще. А из каких денег? И без того извертелась вся, все жилочки повытянуты. Гематоген да рыбий жир покупаю, хорошо — дешевые. Мать еще разболелась, месяц, как не встает. Так вот и живу: из долга в долг, из беды в беду…» Что на это может ответить совестливый мастер Бабиков? Одно может сказать: «Не у тебя одной, у всех так… И у тебя оно (государство) взаймы берет. Для того и берет, чтобы скорей, сообща одолеть тяготы эти, жизнь поправить…» И ведь действует этот аргумент на измученных жизнью людей. За малым исключением подписываются они на этот (будь он неладен!) заем. Подписываются, ради будущего детей. Подписываются, потому что жив в них общинный дух, согласно которому спастись можно только всем миром, помогая друг другу. Заем для них, как выразился один из героев «Ночной смены», — «авансец под лучшую жизнь».

Фабрика — ключевой образ в творчестве А. Малышева, с годами приобретающий все более многогранный характер. Автор знает фабрику изнутри, до последней мелочи, и у читателя возникает ощущение физического присутствия в фабричном пространстве.

Приведем одну из многих картинок, подтверждающих это: «В цехе было без перемен, разве что несколько рассыпчато, вразнобой, несобранно хлопали сегодня ремни и батаны, стучали погонялки и челноки; лишь иногда на минуту удары их совпадали, и тогда шум цеха мгновенно нарастал, наливался силой, а потом опять падал, разваливался на отдельные звуки… Пахло, как обычно, прелой резиной муфт, мелкой хлопковой пылью и п'oтом, женским п'oтом, которым пропиталась вся фабрика — от воздуховодов до подвалов» («Ночная смена»). И этот серо-потный колорит в показе фабрики сочетается у А. Малышева с лиризмом, с ностальгией по тому времени, когда он, автор, сам был частичкой фабричного мира. Фабрика для него не просто производство, но, прежде всего, люди, неотделимые от этих стен, звуков, запахов. Родные до боли люди, не переставшие быть людьми в самое трудное для них время.

«Мы — дети доброты, — пишет автор „Ночной смены“. — Мы идем по жизни… с мерой доброты, унаследованной от одиноких матерей, и этой мерой поверяем всех и себя, себято прежде всего…» Материнский дух — вот главное в малышевской фабрике. А в нем, этом духе, природная органика жизни, тот самый инстинкт добра, который живет в героинях Малышева.

Фабрика в его творчестве не враг деревни, а ее своеобразное порождение. «В нашем краю, — писал Малышев в своей последней повести „Оловянное кольцо“, — именно деревни поднимали из себя фабрики. Они, эти оскудевшие в конце прошлого века, сотрясаемые недородами и голодными зимами деревни, зануждались в подспорье, в постоянном заработке, и подспорьем этим стали фабрики». В этой же повести писатель находит удивительное сравнение, характеризующее близость деревни и фабрики: «Мы сберегались под боком фабрики, как тот теленок возле русской печки».