«Ивановский миф» и литература

В земле лежать — землею стать,
Людской не зная боли.
Но я рожу тебя опять —
Живи, родной, на воле.
Расти, на солнышке цвети
Меж клевера и мяты
И матери-земле прости,
Что умер за меня ты.

Перестроечные времена внесли в поэзию Л. Щасной дух смятения и то неизвестное ранее поэтессе чувство, которое она нарекла «вином ярости». Щасная восприняла эти времена как агрессию против всего, что ей было дорого и любимо:

Вы сброшены со всех счетов,
Герои тыла и фронтов —
Герои всех моих поэм…
Грядет засилье новых тем:
Забвение собственных имен,
Вражды племен, конца времен
И в мать швыряемых камней
Средь окаянства наших дней.

(«Чистый порог»)

Сам стих здесь как метроном, отсчитывающий часы страшной истории «конца времен». Образный ряд поэмы «Вино ярости» далек от традиционного стиля предыдущих поэм. Произведение наполнено гротесково-сюрреалистическими видениями. Есть здесь что-то от Босха и Гойи. Особенно экспрессивны сцены бунта животных, восставших против «двуногих бездарей, обжор». Предвестием этого бунта становится видение толпе кабана с отсеченной головой, являющее «всеобщего конца <…> зловещий призрак».

Дальше — больше. Звери берут власть над людьми. В магазинах «навалом органов непарных — печенки, сердца, языка». А те, «кто был людьми вчера лишь, но удержал по ветру нос», обрастают «душной шерстью», становясь «неолюдоедами». Автор, достигая пика своей мрачной фантазии, не выдерживает и вносит в поэму ноту милосердия. Животные в конечном счете обращаются к Богу с просьбой простить «двуногих»:

Корова пала на колени
И молит Бога за людей;
И с нею козы и олени,
Слоны и кони всех мастей.
Невыносим для них порядок
Перестановленных вещей.
Добро бессмертно. Как Кощей!
Вся злоба выпала в осадок.

Природа мудрее и добрее людей, ибо в ней заключена великая материнская сила. Поэма Л. Щасной становится поэмой-предупреждением: люди, порывая с животворным земным началом, обречены на гибель. Сама же лирическая героиня, сознавая свою маргинальность в дичающей современности, остается с дорогим ей миром. С несчастными матерями, с горячо любимым мужем, чью жизнь подточила смертельная болезнь, вызванная атомной радиацией (штурман на подводной лодке), со всем тем, что она называет родиной. И никто не смеет оспорить ее право на эту ее «горькую радость».

***

Многообразие женских голосов в ивановской литературе стало особенно ощутимо в 1980—1990-е годы. Назовем некоторые из них.

Вероника Алеева-Матяж. Выпустила в 1995 году поэтический сборник «Изумрудный лягушонок». Бесхитростная исповедь женского сердца. Извечное стремление женской души к гармонии и невозможность обрести в крутой круговерти будней хотя бы относительный покой. Мольба «пугливой женщины-ребенка» (Баркова) о милосердии, ностальгия по детству и шаг в сторону жизни, которая отвергает придуманный душевный комфорт. А потому о своей музе Вероника может написать так:

Вот она… тихонько, тихо
Родилась из слов влюбленных.
Ножки выпрямила. Встала.
Покачнулась и пошла
По асфальту раскаленному.

Светлана Олексенко — автор поэтических сборников «Алое на белом» (1996), «Между бездной и песней» (1999). В ее поэзии узнаваем лик чеховской чайки, сбитой рукой равнодушного человека. Иногда даже кажется, что лирическая героиня, соблазненная бездной, примирилась с ролью жертвы и ей остается только стенать, все глубже погружаясь в эту бездну. Но… Слава тому богу, который помогает поэтессе переплавить боль в песню.

Мария Игнатьева (Шершень). Поэтические сборники: «Всего любовь назад» (1992), «Театр теней» (1997). Ее поэзия не боится быть пафосно театральной. Но за театральностью — бессонница, боль.

Галина Рогожкина — автор небольшой поэтической книжки «Чертополох». Тонкая акварельная лирика, сдобренная прелестной автоиронией:

Лист, как снег следами,
Испещрен словами.
Препинаний знаки,
Словно буераки.
Строчку прочитаешь —
Только повздыхаешь:
«Эх, ты, дура-баба,
не пиши, не надо…»

Надежда Шамбала — самая, пожалуй, «постмодернистская» поэтесса в ивановской поэзии, что проявлено в самих названиях ее первых книг: «Юродивая» (1993), «Под знаком „ХА“» (1995). Но похоже, что в последнее время в ее поэзии произошла «смена вех». Причем, довольно резкая: от эпатирующего авангардного стиха к духовной лирике[350].