Ивановы годы. Иваново детство.

Совершенно аналогичная картина с устраненной тогда же вдовствующей княгиней Ефросиньей, уже несколько лет, как монахиней. Если верить Кобрину, «черную вдову» удушили дымом в судной избе, а если верить Зимину, то удушили дымом в ладье, плывущей по Шексне (по–моему, полный абсурд). Что, кстати, сообразил и Карамзин, твердо заявляющий, что дымом никого не душили, а просто утопили (почему-то вместе с Александрой, невесткой царя, о чем нигде никаких намеков нет), и эту версию подхватывает тот же Кобрин, который, правда, не мелочась, пишет о дюжине утопленных вместе с княгиней (зачем?) монахинь. Причем, данного автора совершенно не интересует, что на той же странице у него же писано про удушение дымом: он даже не сравнивает версии, а сообщает обе, как достоверное.

В общем, никто ничего не знает, но волю фантазии дают все. Настолько, что, — парадокс! — в данном случае достовернее всех выглядит сдержанная, без красочных деталей, — еще один парадокс! — версия Курбского: утопили, и ша. Как бы то ни было, наверняка можно сказать одно: осенью 1569 года Иван окончательно решил «старицкий вопрос». А уж был ли Владимир Андреевич «задушен, обезглавлен или отравлен ядом», то, — прав Валишевский, — «неизвестно, свидетельства не согласуются».

Учитывая разноголосицу, пожалуй, рискну довериться Горсею, редкостному вруну при передаче слухов о том, чего сам не видел, но сухо–корректному, когда речь заходит о том, чем был свидетелем. Он, вхожий в семью Старицких и до её разгрома, и после, крайне аккуратно сообщает, что князь все-таки повидался с царем и ушел, а на следующий день его уже хоронили. То есть, либо таки угостили отравой, либо отравился сам (что вряд ли, поскольку самоубийство грех, а князя к тому же хоронили с почестями, но, с другой стороны, и исключать нельзя, а пышные похороны Иван мог устроить и для того, чтобы не порочить память кузена).

При этом об убиении чад и домочадцев — ни слова. Горсей крутился при дворе, и не, видимо, не позволил себе заживо хоронить людей, с которыми ежедневно здоровался. Ведь не секрет же: единственный сын князя Владимира, Василий, в 1573–м получил обратно отцовский удел (будь он мертв, сие вряд ли бы могло случиться), а дочь Старицкого, Мария, спустя несколько месяцев после смерти отца и бабки, как известно, вышла замуж за герцога Магнуса, «короля Ливонии». Да младшая ее сестра тоже была жива, скончавшись уже при Годунове.

То есть, семью, скорее всего, не тронули. Хотя, — могу допустить, — не исключено, что вместе с князем все же устранили его вторую супругу, кузину Курбского, и если так, то причина ясна. А подводя черту, отмечу одно. Иван, — надеюсь, вы уже обратили внимание, — «очень долго карал невинных; а виновный, действительно виновный, стоял перед тираном: тот, кто в противность закону хотел быть на троне, не слушался болящего царя, радовался мыслию об его скорой смерти, подкупал вельмож и воинов на измену — князь Владимир Андреевич». Это говорит никто иной, как Карамзин, и у меня на сей раз нет оснований не согласиться.

И наконец, поход на Новгород.

Тот самый, давший едва ли не главный массив поводов любителям похныкать о «тиране, самодуре, психопате и деспоте». В декабре 1569 года Иван выступает на север, подняв по тревоге весь опричный корпус. Но и только. А это само по себе кое о чем говорит. Потому что ни о каких традиционно поминаемых «15 тысячах» сабель речи быть не может: беллетристика беллетристикой, но документы свидетельствуют, что общий людской потенциал Опричнины не превышал 6000 человек, причем в царской гвардии числилось пять сотен, а исполчив всех, можно было получить еще максимум тысячу. То есть, максимум 1500 (с чем вполне согласен и Валишевский, полагающий, что эта цифра выросла вдесятеро исключительно по принципу «слухами земля полнится«). Иными словами, на второй по величине (до 30 тысяч населения) русский город Иван шел с силами, ничего не способными сделать, если очень сложный город решит сопротивляться, и следовательно, зная, что городские низы (как и ранее случалось) не поддержат элиту и ее планы. Настроен царь, учитывая все, что уже случилось, был крайне решительно, и сюжет с Филиппом, повидаться с которым ему так и не удалось, едва ли изменил его позицию в сторону гуманизма и толерантности.

И тем не менее.