Иволги

По дороге на службу г-н Гриллус с острой болью думал о скончавшихся музыкантах в желтых курточках. На сей раз, однако, хоть повезло встретить их коварного палача. Издалека он шагал навстречу с полными ведрами. Сердце в груди у г-на Гриллуса замерло и тотчас забилось с утроенной силой. Он уже прикинул, в какой приблизительно точке улицы они сойдутся. Но странное дело: в глубине души он не возражал, если б Янош дошел до ворот быстрее, исчез в них и разговор, таким образом, отсрочился бы сам собой.

Янош, однако, по привычке опустил ведра посреди улицы. Это тоже устраивало г-на Гриллуса; только не перемешались бы в памяти заготовленные и так славно выстроенные фразы, не перепутать бы, с чего начать и чем кончить. К счастью, с Яношем заговорила какая-то барышня. «М-да, перед посторонними неудобно», — с некоторым облегчением подумал г-н Гриллус. Но когда до них оставалось всего несколько шагов, барышня распрощалась. Янош стоял между ведрами и, как частенько в прежние дни, спокойно дожидался г-на Гриллуса, чтобы лишь в самый последний момент в знак приветствия прикоснуться рукой к шляпе. На этот раз г-н Гриллус поздоровался первым:

— Добрый день.

— Добрый день, — ответил Янош.

«Пройти мимо? Не заговаривать? — растерянно вопрошал себя г-н Гриллус, видя, что ноги уже проносят его мимо Яноша, а тот как в рот воды набрал. — Да что же это? Какая трусость, ведь самое время было заговорить! Что ж мне теперь, возвращаться?»

Надо признать, что в тот день у г-на Гриллуса сложилось не слишком высокое мнение о своей смелости и вообще о себе. В конторе он в конце концов успокоил щемящую совесть тем, что лучше будет поговорить дома, вечером, где-нибудь во дворе, как бы между прочим, а не так вот напрямик.

К полднику, однако, были гости, и г-ну Гриллусу пришлось занимать их беседой. К изумлению супруги, он снова завел речь об иволгах.

— Рехнулся?! Опять эти иволги! — яростно набросилась она на него в дверях, когда переходили с гостями в другую комнату.

Иволги и впрямь занимали все мысли г-на Гриллуса. Ночью ему приснилось, что он сидит за столом. Ноздри щекочет аромат любимого блюда, свеженького — этого года — цыпленка. Но что удивительно — среди гостей, с тупой, глумливой физиономией, восседает Янош Ваго, рядом, вообще без какого-либо выражения на лице, пристроилась г-жа Гриллус; и вот ему уже чудится, будто на столе не цыплята, а те две иволги. У одной все до последней косточки переломаны, а между тем откуда-то слышатся трели: тилио, тилио… чирь, чирь… Что за наваждение? Жареная иволга заливается.

Проснувшись еще до рассвета, г-н Гриллус и сам удивился, с чего в нем такая безбрежная ненависть к Яношу Ваго. Кажется, если б били его или пытали и он со слезами отчаяния молил о помощи и если бы г-ну Гриллусу достаточно было лишь слово сказать или знал бы он другой способ спасти несчастного — не спас бы! Так и надо тебе, собаке!.. Клянусь честью, в мозгу г-на Гриллуса вертелось нечто подобное.

Но что самое интересное, в то утро Яношу Ваго и вправду понадобилось обратиться за помощью к г-ну Гриллусу. Дело в том, что Янош уже давно хотел поступить в какую-нибудь контору рассыльным и теперь вот нашел местечко, где должность скоро освобождалась. От полковника он еще раньше получил для этой цели хорошую характеристику, которую хранил в сундуке; но там она, к несчастью, пропиталась маслом, и половину ее съели мыши. Как раз ту, где стояла полковничья подпись. Полковник же находился то ли в Каире, то ли черт его знает где. А к кому еще мог прийти Янош Ваго со своим горем, как не к соседям, точнее — к ее благородию.

Г-жа Гриллус была примерной хозяйкой, вставала чуть свет, и Янош уже рано утром застал ее на веранде. Он часто оказывал ее благородию всяческие мелкие услуги, и она, выслушав его, взяла бумагу и отправилась к г-ну Гриллусу в спальню. Г-н Гриллус на этот раз позволил себе всерьез заупрямиться.

— Да ты понимаешь ли, что это значит? — сказал он. — Подделка документа! Самое меньшее — два года тюрьмы. Тебе-то, конечно, все равно, дорогая, не так ли? И ради кого! Ради человека без сердца, который не моргнув глазом убивает полезных птиц, а потом еще приходит бахвалиться.

— Окончательно спятил! Опять ты мне со своими птицами? Выходит, какие-то драные иволги тебе дороже живого человека? Ну, ладно же, последний раз в жизни тебя просила, ничего, сама подпишу, или Эдит подпишет. А ты погоди у меня!

После этого ее благородие, по обыкновению, должна была, надув губки, удалиться из спальни, но она сделала вид, будто поправляет подушку.

Г-н Гриллус обвел взглядом комнату, задержавшись на картине с изображением трубадуров и как бы спрашивая у них совета, помялся немного и наконец, сдвинув брови, сказал:

— Изволь, я согласен. Пусть меня посадят… — Он хотел добавить: «Из-за убийцы», но решил, что это уж будет слишком, и молча выхватил у жены бумагу. — Но я ему все же скажу, что убивать невинных птиц…