Ивушка неплакучая

Прекративший погоню Кустовец нашел Знобина мертвым. В еще теплой его руке лежала сигарета, а глаза, которые он не успел закрыть, так и остановились в странном удивлении, отразив мохнатые заснеженные макушки деревьев. На белом, как этот снег, лбу крупные капли пота в одну минуту превратились в мелкие хрусталики льда; склонившийся над старшим товарищем, Кустовец горячей ладонью своей вновь растопил их, а затем вытер лицо Знобина досуха носовым платком. После этого только вспомнил, что надо поскорее скликать других охотников, и закричал так, что с ближних кустов подлеска посыпался иней. К Дальнему въезду, где ожидали машины, они несли его на носилках, сделанных из скрещенных ружей. Сухонькое тело, освобожденное от верхней зимней одежды и охотничьих доспехов, было так мало, что легко поместилось на заднем сиденье райкомовского вездехода. Колымагу подмывало сказать Кустовцу, что он-де не соблюл до конца егерских указаний, сорвался как безумный с места, но в конце концов решил, что сделает свое замечание в другой раз, а сейчас оно было бы, пожалуй, не к месту.

Из завидовцев провожали этот траурный кортеж Архип Колымага да Пишка, неизвестно каким образом очутившийся у Дальнего въезда; должно, накануне услышал от лесника о готовящейся охоте, ну и припожаловал; стоял Пишка, и не понять было по прижмуренному, как бы все время прячущемуся от людей, единственному его глазу, разделяет он скорбь тех, что укладывали бывшего секретаря райкома в машину, или нет. Скорее все-таки нет, поскольку, вернувшись сейчас же в Завидово, Пишка перво-наперво заглянул к Федосье Угрюмовой лишь затем, чтобы сообщить ей с нескрываемым торжеством и злорадством: «Нету больше твоего заступника, Фенька!» Она не скоро поняла, о чем это он, а поняв наконец и немного оправившись от потрясения, вызванного ужасным известием, быстро засобиралась в дорогу; у двери, оттолкнув Пишку в сторону, кинула прямо ему в лицо: «Он для всех нас был заступник. Кабы не Федор Федорович, тебя бы, гада такого, еще в сорок втором в расход пустили. Он хлопотал, чтобы в штрафную роту тебя… А ты еще ощеряешься! П-шел вон отсюда, кривой пес!» Вдогонку он заорал: «Ну ты, полегче на поворотах, не то…» Видя, однако, что слова его летят мимо цели, что Феня уже далеко, вышел не торопясь во двор, оглядел там новый, перекрытый шифером одновременно с избой хлев, изгородь из штакетника, курятник, кровля которого была еще соломенной, небольшой загончик для овец; особенно же долго и внимательно рассматривал избу, возведенную Феней еще весной сорок восьмого. Дорого, как увидим потом, досталось ей это жилье, очень дорого. Не оставила бы она в нем сейчас столь нежелательного гостя, не случись того, что случилось: теперь она бежала в сторону Красной Калины (так давным-давно наречен кем-то их районный поселок), забыв про все на свете, даже про то, что через неделю единственный сын ее Филипп должен уйти в армию. Лишь за Салтыковым Феню подобрала полуторка, на которой ехали в район ее отец — колхозный пенсионер, новый председатель Точка, Санька Шпич, его жена Настя и Авдей — всех их погнала в Красную Калину та же горькая весть. Пишка же вновь вернулся в избу, окликнул Филиппа и, убедившись, что его дома нету, задумался: более подходящего случая, чтобы учинить какую-нибудь неприятность ненавистному для него очагу, у него еще не было. Он задышал часто, соображая, что бы сделать такое… такое, чтоб и этой Феньке было несладко, и ему, Пишке, не горько, чтоб не держать потом ответа. Мысль почему-то обратилась на стоявшую в новом хлеву корову. Но… что, что он сделает такое, чтобы она того… чтобы копыта в сторону?.. «Ах да! — вдруг осенило его. — Только бы успеть, не вернулся бы откель-нибудь этот щенок!» Ровно через пять минут он бежал уже от кузницы с карманами, полными железных опилок. В одну минуту перемешал их с отрубями, найденными в Фенином амбарчике. «Все! Ешь, рыжонка!» — хрипло произнес Пишка, когда пробирался задами с чужого двора. А Фене и остальным завидовцам пришлось заночевать в районе, потому что похороны Знобина были назначены на следующий день.