Ивушка неплакучая

Между тем Настя уже принахмурилась, приглушила голос:

Ягодиночка на фронте,
Пули черные летят,
Неужели сероглазого
В земельку повалят?

Притуманилась и Маша, вмиг подстроилась под юную свою подругу!

Сероглазого убили
Из винтовки боевой.
Он лежит в сырой земелюшке,
Не думает домой…

Видя, что Катерина Ступкина опять понесла к глазам угол платка, Настя широко улыбнулась, вихрем пронеслась по кругу, запела:

Мой миленок на войне
Управляет ротою.
А я тоже не гуляю,
На быке работаю.

Подхватилась Маша:

Заменила тракториста —
Стала тракторы водить.
Неужели гармониста
Не сумею заменить? —

и, не дав подключиться Насте, изогнулась, приблизилась к Архипу Колымаге, дерзко выкрикивая:

Ты не стукай и не брякай,
Ягодинка, не пущу.
Для посылочки солдатикам
Перчаточки вяжу.

Не обращая внимания на Антонину, метнулась к Тишке, приподняла ладонью острый его подбородок, запела прямо в лицо ему:

Ой, война, война, война,
Она меня обидела:
Она заставила любить,
Кого я ненавидела.

— С ума сошла баба, — тихо молвила Катерина.

…Весь путь до районного центра его руководители проехали молча, и, лишь прощаясь у исполкома с Натальей Петровной, Знобин сказал, отвечая каким-то своим, очевидно всю дорогу занимавшим его, мыслям:, — Дурак он, дурак!

— Кто? — не поняла Наталья Петровна.

— Гитлер. Кто ж еще!

Под утро Маша Соловьева осталась в своем доме одна. Машинально, механически как-то прибрала в горнице, разобрала постель, легла, но сон не шел к ней. Глядела в потолок, думала: «Догулялась милая!» Глаза ее были мокры, но не от рыданий, а от сильной рвоты: теперь она уже была совершенно уверена в том, что понесла.

«Ах, не все ли равно!» — решила она и потянула на лицо теплое стеганое одеяло, когда услышала тихий двукратный стук в окошко. Нет, то был стук не ее дружков-ухажеров. Так стучать мог только один человек.

— Все, — тяжко обронила Маша в тревожную тишину и, вмиг раздавленная чем-то неимоверно тяжелым, села на кровати, свесила босые, не чувствующие холода ноги. Спросила больным голосом: — Кто там?

— Это я, Федор. Открывай, Маша!

— Все, — снова вырвалось у нее.

19

Войска, участвовавшие в разгроме немцев под Сталинградом, отводились в ближние тылы на отдых и переформирование. Случилось так, что дивизия, где служил гвардии старший сержант Григорий Угрюмов, была дислоцирована в их районе, а стрелковый полк, в состав которого входила минометная рота, расквартирован в Завидове. Если бы неделю назад, там, в заснеженной балке Караватка, откуда расчет Гриши обстреливал последние рубежи окруженного врага, кто-то сказал бы старшему сержанту, что буквально на днях тот окажется дома, он посмотрел бы на такого человека как на сумасшедшего. Между тем чудо свершилось: живой и невредимый, Гриша стоит сейчас в своей бане и яростно нахлестывает дубовым веником распаренное, красное тело своего взводного — лейтенанта Мищенко. Да, да, того самого Сеньки Мищенко, из-за которого понес когда-то тяжкий сердечный урон приятель Гриши — Серега. Душевные раны, как известно, зарубцовываются медленно, они долго еще мучили Серегу и попритихли лишь тогда, когда — уже на фронте — он узнал от самого Сеньки о том, что и у него не сладилось с Леной: непостоянная, она вскорости влюбилась в преподавателя литературы и вышла за него замуж. Гриша парил Мищенко и — в какой уж раз! — дивился тому, что казавшаяся когда-то непомерно большой голова Сеньки была теперь совершенно нормальной относительно его сильно вытянувшегося, на редкость стройного тела. Нагнетая сухой, накаленный воздух, веник часто взлетал и опускался; лейтенант просил уж пощады, а снизу бойцы из Гришиного расчета поддавали еще и словесного жару:

— Хорошенько, хорошенько его, товарищ старший сержант!

— Вдарь, вдарь, Гриша! В бане все равны!

— Тут знаков различия нету!

— Ежели к тебе, Андрюха, приглядеться, то такое различие приметишь!..

Тугая завеса пара качнулась от дружного хохота. Андрюха, наводчик миномета, не остался, однако, в долгу. Отпарировал мгновенно под новый взрыв раскатистого смеха:

— Ну и тебя, Алеша, бог не обидел!

Лейтенант Мищенко улучил момент, соскользнул с полка, выскочил в предбанник и чуть было не сшиб с ног Феню, принесшую как раз два ведра холодной воды для них. Лейтенант мигом повернул обратпо, но Феня успела-таки плеснуть на его спину несколько ледяных капель. Сенька заорал благим матом, а дежурившая около бани и ревниво охранявшая моющихся Аграфена Ивановна сказала осуждающе:

— Уйди оттуда, бесстыдница!