Ивушка неплакучая

— Что же это с нею творится, бабы? Скажет одно словечко, а потом молчит, молчит. Как бы того… не тронулась разумом! Как, скажи, кончилося для нее все! Рехнется, ей-богу, бабыньки, рехнется!.. В Кологривовке прошлым летом… слышали, чай?

— Как не слыхать!

— В город, сказывают, увезли Лизавету, в дом для умалишенных…

— А какая красавица была да умница — вроде вот нашей Фенюхи…

Штопалиха, оживившись, посветлев широким лицом, шмыгнула толстым, красноватым носом и вдруг выложила как готовое, обдуманное ею решение:

— В заморскую страну Фенюху надо отправить, там лекарство такое есть… Была у меня племянница, Феколка… Вы-то ее не помните, ребенком ее увезли в город… Влюбилась, глупенькая, в одного… а он неверным оказался. Феколка маялась-маялась душой да и того… помешалась умишком. Увезли ее, слышь, в какую-то дальнюю-предальнюю заморскую страну. И что бы вы думали, бабыньки? Через месяц явилась здоровехонька, хворь ее как рукой сняло. А про того супостата и думать не думает. Вышла, милые, замуж и живет теперя припеваючи… Вот я и говорю, Фенюху бы туда отправить…

— Можа, оно и так, — тихо согласилась одна из старух.

— Как бы не так! — возразила Екатерина Ступкина, передавшая нынешней весной обязанности стряпухи Антонине Непряхиной. — Там со своими болячками не могут совладеть, в заморской-то стране… Видала я восейка по телевизору — все как с ума посходили… орут, дубинками машут, волокут косматых мальчишек в крытые машины, лупят их полицейские по чем попадя… Они те вылечат! Нет уж, бабы, нам самим надо за Феньку браться, не чужая она нам… вместе с нами всю войну… да и теперь вон… Как же можно оставить ее без нашего присмотра?..

— На курорт ее, в санаторию. Настёнка Шпич сказывала: есть одна путевка в Сочи…

— Сама она туда пущай едет, — стояла на своем Штопалиха, — только в заморскую страну. Я уж знаю. Племянница моя, Феколка…

— Да отвяжись ты, ради Христа, с твоей Феколкой и заморской страной! — набросилась на нее Екатерина Ступкина. — Сами что ни то придумаем, не оставим ее одну…

Между тем в районе обсуждался вопрос, не имевший, казалось бы, поначалу ничего общего с тем, о чем печалились завидовские старухи. Предстояло выдвижение кандидатов в Верховный Совет республики, и в кабинете Владимира Кустовца собрались члены бюро, чтобы загодя подумать о людях, которые могли бы, по всему, удостоиться столь высокой чести. Называли одного, другого, третьего, а Кустовец все твердил:

— Что ж… хорошо, человек стоящий… Ну а еще? Думайте, думайте, товарищи!

Перебрали еще с десяток имен, но секретарь райкома упорно требовал, чтобы товарищи «думали, думали»; кто-то уже пожаловался, пороптал, что, мол, кажется, всех уже самых лучших назвали, а Кустовец все чего-то ждет. На какое-то время в кабинете воцарилось общее молчание, пока не подал своего голоса Точка.

— А что, ежели… — начал он не совсем уверенно.

— Ну, ну, Виктор Лазаревич, — оживился Кустовец, будто только и ждал этой минуты, — говори, говори смелее.

— …что, если Федосью Леонтьевну Угрюмову, а? — закончил, и теперь уже более уверенно, Точка.

— А что… по-моему, превосходная мысль, как вы думаете, товарищи? — сказал Кустовец, пробегая своими быстрыми цепкими глазами по лицам сидевших в кабинете.

— Отлично! — первым отозвался прокурор, так почему-то до сих пор не ушедший на пенсию и теперь только и думавший о том, как бы поскорее, прямо на лету, подхватить мысль Кустовца и помочь ему утвердиться в ней. — Надо посоветовать завидовцам, чтобы выдвинули ее, Угрюмову. Молодец, Присыпкин. Великолепная идея.

Кустовец посмотрел на прокурора, улыбнулся, но ничего не сказал. Еще раз обратился ко всем сразу:

— Как вы думаете, товарищи?

— Прокурор прав. Отличная мысль, — сказал Лелекин.

— Я тоже за. Угрюмова — лучший механизатор района, — поддержал Лелекина Воропаев.

— Ну что ж. Если никто не возражает, будем рекомендовать Федосью Угрюмову, — заключил Кустовец, которому эта мысль пришла еще задолго до начала заседания, и он теперь был очень доволен, что первым вслух ее высказал не он, а Виктор Лазаревич Присыпкин, а еще более того тем, что все решительно поддержали эту кандидатуру. Окончил Кустовец заседание с видимым удовольствием: — А теперь, дорогие товарищи, поскорее возвращайтесь к своим местам. Сев, сев и еще раз сев! Все! До свидания, желаю успеха. Можете идти. А ты, Виктор Лазаревич, останься. Мне еще с тобой поговорить нужно.

Вернувшийся в Завидово Точка рассказал о решении райкома самому узкому кругу лиц, в который конечно же не входила Матрена Дивеевна Штопалиха. Но именно она, упредив всех, примчалась к Фене и, едва шагнув через порог, обрушила на хозяйку ошеломляющую новость:

— Левонтьевна, слышь-ко, тебя в депутаты Верховного Совета выдвигают!.. Левонтьевна!..

— Да ты с ума-то не сходи, Дивеевна! Разве такими делами шутят!.. О Господи, придумают же чего! — И Феня, побледнев, схватилась за сердце, тяжело опустилась на скамейку.