Ивы зимой

Во-первых, когда та или другая педаль оказывалась в нижней части описываемой ею окружности, соответствующая лапа Тоуда не доставала до нее как минимум нескольких дюймов. Во-вторых, жесткое, из грубой кожи, седло, казалось, было нашпиговано какими-то узелками, бугорками и прочими неровностями, щекотавшими и натиравшими те деликатные места, которые Тоуд предпочел бы сохранить в неприкосновенности, оградив от посторонних воздействий. А кроме того, рама и руль этого транспортного средства были сделаны из грубых литых железных прутьев, что, разумеется, не придавало всей конструкции легкости, свойственной трубчатым стальным рамам, за любую из которых Тоуд с превеликим удовольствием отдал бы сейчас большие деньги, появись у него такая возможность.

В общем, этот велосипед был явно сделан не под Тоуда, и поэтому продвижение беглеца по бесконечной (как, по крайней мере, ему показалось) подъездной дорожке усадьбы было неровным, непрямолинейным и неравномерно ускоренным. К моменту выезда на шоссе, уходившее к югу — более или менее в том направлении, где находился родной дом Тоуда, — сам мистер Тоуд был изрядно измотан, измучен и утомлен.

Но, как бы ни был ленив мистер Тоуд, было в его характере и нечто такое, что позволяло ему собрать в кулак все свои силы, сцементировать их волей и добиваться своего — при определенных условиях. Сейчас условия были более чем «определенными»: существовала реальная угроза жизни, здоровью и личной свободе.

Ничего удивительного, что, несмотря на всю усталость, на жжение и зуд в натертых седлом местах, на желание бросить этот чудовищный велосипед и перевести дух — несмотря на все это, услышав за спиной лай и вой своры гончих, явно направлявшихся в его сторону, Тоуд ощутил некоторый прилив сил, особенно в измученных тяжелыми педалями лапах. Вскоре этот прилив сменился настоящим воодушевлением: лай не только приближался, но и становился все более зловещим.

Словно поршни мощного мотора, уперлись лапы Тоуда в педали, и медленное, неуклюжее передвижение превратилось в стремительную, даже в чем-то изящную гонку, ускорение которой придавала наиболее эффективная комбинация внешних условий: страх в сердце Тоуда сменился паническим ужасом, беспокойство за свою судьбу — твердым намерением любой ценой спасти свою жизнь, избежать встречи с жаждущими крови беспощадными чудовищами, пущенными по его следу.

В довершение кошмара к собачьему вою добавились зловещие, наводящие ужас сигналы охотничьего рога, топот конских копыт, восторженные, все приближающиеся крики охотников и веселые, возбужденные скачкой женские голоса. Финал приближался неумолимо: вот за спиной Тоуда, достаточно близко, чтобы он мог не только видеть, но и слышать, на дорогу выскочило несколько гончих из своры лорда. От дробного звука их мягких лап, от тяжелого дыхания их пастей Тоуда забила мелкая дрожь. В довершение всего судьба отобрала у него последнее преимущество: усадьба лорда стояла на невысоком холме и до сих пор дорога от него шла чуть под уклон, что позволило Тоуду довольно легко набрать скорость и быстро катиться вниз. Теперь же уклон кончился, крутить педали стало заметно труднее, дала знать усталость, что еще больше снизило скорость, и вот Тоуд вполне отчетливо представил себе, как где-то здесь, на этой пустынной зимней дороге, он и встретит свой конец — жалкий и ничтожный.

Разумеется, такая мысль никак не могла порадовать Тоуда. Ведь до сих пор, когда он задумывался о своей возможной гибели, а возможностей погибнуть ему представлялось немало (несколько из них — в самое последнее время), смерть всегда представлялась ему славной и героической, на худой конец — романтически-изящной.

Неожиданно волна ледяного спокойствия окатила Тоуда и заставила его замедлить движения, чтобы дать себе возможность подумать. Разумеется, на окружающей обстановке это отразилось не лучшим образом: пыхтение гончих немедленно приблизилось к нему почти вплотную. Но эта пауза позволила Тоуду перевести дух и обратиться к себе с последними (как он искренне предполагал) словами:

— Я должен остановиться и повернуться к ним лицом! Да, я должен — и я так сделаю! Я встречу их, как подобает настоящему герою. Я приму бой и… и обращу в бегство этих трусливых тварей — я, внушающий ужас Тоуд, Тоуд-боец, Тоуд — разящий насмерть воин!..

В порыве отчаянного безумства, сменившем краткие мгновения спокойствия, Тоуд мгновенно убедил себя в том, что щетка для чистки труб, если орудовать ею с должным мастерством, должна послужить офицерским палашом и ручной мортирой одновременно. Вооруженный, таким образом, до зубов, Тоуд приготовился вступить в свой последний бой.

Еще мгновение — и он действительно соскочил бы со своего чугунного скакуна и со щеткой в руках влез бы на ближайшую кочку, чтобы занять господствующую тактическую высоту и подороже продать свою жизнь беснующимся, лающим ордам… Но — этому не суждено было случиться.